Юрий Поляков - Гипсовый трубач

— Куда ушли?

— На хер!

— Поточнее можно?

— Можно. Внезапно вернулся какой-то босс. Он ничего не знал про кредит. А тут котировки на азиатских биржах обвалились. Доуль-Джонс или Даун-Джойс забарахлил. Ну, босс и выставил наши акции на торги. Их немедленно купили.

— Кто?

— Догадайтесь с одного раза!

— Ибрагимбыков?

— Правильно.

— А вы откуда знаете?

— Он сам сказал.

— Когда?

— После приговора подошел ко мне, тварь аульная, был глумливо учтив, спросил про Ласунскую, выразил соболезнования и объяснил, что у него теперь полный пакет акций. Деваться нам некуда. Сказал, хочет послезавтра заехать в «Ипокренино» — поговорить!

— О чем?

— Наверное, о том, как мы будем отсюда выметаться.

— И что вы предлагаете?

Жарынин несколько мгновений вглядывался в соавтора, словно ища в его облике подтверждение своим тайным надеждам.

— Я предлагаю вам подвиг.

— Что-о?

— Подвиг.

— Какой?

— Безумный.

— А именно?

— Убить Ибрагимбыкова!

— Вы в своем уме? — Андрей Львович посмотрел в глаза игроводу и уловил в них мутную сумасшедшинку, замеченную еще в день знакомства.

— Конечно! Подумайте, неужели у вас нет чувства мерзкого бессилия перед злом? Мы живем в мире, где невозможно найти управу на мерзавца, обирающего стариков! Все куплено: газеты, телевидение, суд, закон, конституционная стабильность! Уходя, Ибрагимбыков поманил пальчиком Огуревича, и эта торсионная сявка побежала за ним как привязанная. Меделянский спрашивал только об одном: когда ему отдадут деньги за его акции. Ничтожество! Прав, прав старый пес Сен-Жон Перс: «Демократия — это подлость в законе». Тоталитаризм благороден, он берет все зло на себя, и люди могут жить в добре. А демократия раздает зло людям как бесплатные презервативы. Скажите-ка мне, что страшнее — один кровожадный тигр или тысячи голодных крыс?

— Ну, не знаю… — заколебался Кокотов, чувствуя, что его завлекают в какую-то умственную ловушку.

— Не лукавьте! Конечно крысы! Тигра можно накормить, приручить, приласкать… Тысячу крыс не прокормишь и не приручишь! Они всегда хотят жрать. Помните крысу возле вашего дома?

— Помню! — вздрогнул писодей и почувствовал игольчатую боль в виске.

— Признаюсь вам как старый диссидент. Когда выходишь на бой с государством и проигрываешь, чувствуешь гордость поражения. Да, я повержен, но кем? Голиафом…

— Однако Давид…

— Бросьте, коллега, Давид обманщик. Пошел на поединок с пращой. Подло! Представьте: вас обматерили в кабаке. Вы говорите: «Пойдем выйдем, поговорим по-мужски!» Обидчик доверчиво выходит, надеясь честно набить вам морду, а вы укладываете его из помпового ружья. Неспортивно! И вообще, не очень-то доверяйте Ветхому Завету. Типичный «Краткий курс», только очень толстый…

— А Новому Завету доверять можно?

— В вашем положении лучше доверять. Кстати, неужели вы ничего не чувствовали, никаких симптомов: ну, боль, головокружение… Все-таки третья стадия.

— Мне говорили: вторая… — похолодел Андрей Львович.

— Да?! Значит, я перепутал…

— Что же делать?

— Прикончить Ибрагимбыкова. Знаете, после предательства Дадакина я подумал, что этого гада проще убить. Так сказать, асимметричный ответ злу. Нет человека — нет проблемы. Но у меня еще оставались надежды на суд. Как же я был глуп! Мы живем в обществе, где несправедливость стала цементом, скрепляющим все зловонное сооружение. И теперь, после гибели Ласунской… а это я, я потащил ее в суд… только кровь Ибрагимбыкова утешит меня!

— И как же вы его собираетесь убить? — спросил писодей, удивляясь, что всерьез обсуждает с игроводом весь этот бред.

— Когда он приедет, я хочу подойти к нему вплотную и… — Жарынин схватил трость, прислоненную к креслу, и молниеносно обнажил клинок. — В сердце! Давайте выпьем, и обязательно закусите салом! Божественное! Осталось от пана Розенблюменко.

— Но вас же посадят! Дадут лет двадцать. Не меньше!

— Нет, мой пугливый друг. Я консультировался с юристом. Мы живем в стране торжествующего зла, которое возможно лишь при добром уголовном кодексе. У нас нежнейший уголовный кодекс, его, наверное, долгими тюремными ночами писали рецидивисты-интеллектуалы. Двадцать лет вам дадут, если вы бросите гранату в детский садик. И то не факт. Скажете, что в детстве вас растлевала воспитательница, — могут оправдать. А у меня смягчающие обстоятельства: я защищал стариков от произвола. Я был в состоянии аффекта под впечатлением смерти Ласунской. Наконец, у меня есть справка.