Наталия Никитина - Далекое имя твое...

— Ольга-то? Да что ж Ольга?.. — тянула женщина, будто кота за хвост тащила.

«Да не тяни, говори скорее!» — хотелось крикнуть Имре.

— Она хоть жива?..

— Да жива, жива! Вы-то ей кто будете? А то тогда, аккурат перед кончиной деда, таскали ее унутренние органы, допытывались. Навроде того — врага она какого-то у себя, уж не знаю, как, держала. И деда вроде тоже допрашивали… Он, дед-то, может, от этого и заболел. Вы что, им родня какая, ай как?..

— Родня. Самая близкая родня… — пробормотал Имре больше для себя самого, чем для тетки.

— А разговор-то вроде не наш у вас. Я вот к чему спрашиваю.

— Так где же сейчас Ольга?

— Олюшка-то? В поселке она своем. Где раньше с отцом-матерью жила. Корзовое называется. Вот там вы ее и встретите. На швейной фабрике, что ль, работает или еще где… Не знаю.

— А как же добраться до Корзового, не подскажете?

— До Корзового? — она подперла щеку кулаком, задумалась. — До Корзового? Вот этого, мил друг, я тебе не скажу.

— Пешком, что ль?

— Нет, зачем пешком? Сейчас вот выходи на большак, — она показала куда-то в сторону, — а там автобусы ходют. Редко, правда, но ходют. Вот на нем, автобусе-то, до Корзового аккурат и доедешь. А так — на чем больше? Наши-то на лошадях. Да щас пока вроде никто не собирается.

Выходя из избы, Имре все-таки стукнулся лбом о перекладину, аж искры из глаз. И на том спасибо: ценную информацию получил.

Конечная остановка автобуса оказалась на центральной площади поселка. Впрочем, других площадей тут, наверное, и не было. Оказавшись на твердой земле, Имре с удивлением глядел, как пассажиры все вылезали и вылезали по одному из этого крохотного автобусика. И каждый кто с мешком, кто с корзиной, кто с бидоном или еще чем. «Господи, сколько же нас было набито в нем?» — подумал Имре, пытаясь привести в нормальный вид измятый в тесноте костюм.

Он огляделся. На невероятно огромном постаменте, не обращая внимания на Имре, с вытянутой рукой, указывающей куда-то вдаль, стоял непропорционально маленький человечек. «Ленин», — догадался Имре. В той стороне, куда указывал вождь, дымила труба. Черный густой дым, клубясь и расползаясь над поселком, пытался сравняться с облаками, игриво наметившимися в синеве.

«Где искать Ольгу?»

Неподалеку в переулке стучали топоры. Две женщины сгружали с подводы белые, как пшеничный хлеб, доски. Звонкое шлепанье разносилось, казалось, на весь поселок. Привычная ко всему лошадь, изредка обмахивая себя хвостом, тянулась к траве.

Пассажиры стали разбредаться от автобуса в разные стороны. Имре спохватился, кинулся к тащившему мешок деду:

— Скажите, где швейная фабрика?..

Это первое, где Имре надеялся найти Ольгу.

— А черт ее знает. Я не местный. Мне б на базар только и домой, — стал объяснять тот и готов был разговаривать хоть до обеда.

— Тебе швейную фабрику? — услышала вопрос оказавшаяся неподалеку бабка с ведром огурцов. — Вон как выйдешь за проулок, видишь, труба дымит? Так ты туда не ходи, немного в переулок сдай. А там спросишь… — объяснила она словоохотливо.

— Ты, браток, не слушай ее, вот тут напрямки шагай, — показал костылем парень в гимнастерке со сверкнувшими медалями на груди.

Он скромно стоял у калитки, наслаждаясь погодой и жадно затягиваясь махрой.

— Все красавицы там, — усмехнулся он.

Найти Ольгу в таком обычном поселке, конечно, для Имре не составляло труда, даже если она уже перебралась куда-нибудь со швейной фабрики. В отделе кадров наверняка остались ее следы. Но Имре вдруг обнаружил, что не знает фамилии Ольги. Не приходилось интересоваться. Так что впору на пальцах объяснять, кто ему нужен. А это ж сколько пальцев надо иметь, если на фабрике минимум человек двести. Ну, хорошо, с именем Ольга — двадцать. Можно прикинуть по возрасту, еще человек десять-двенадцать отпадет. Но оставшийся-то десяток кто будет пересеивать? Придется ждать конца смены.

Имре тронуло обращение бывшего солдата «браток». Он понимал: узнай этот с подвернутой штаниной парень на костылях, какой дорогой появился Имре в России, не то что братишкой называть не стал бы, а и драться бы полез за изуродованную свою ногу, за все, что прописала ему военная судьба. А прописала немало, о чем свидетельствовал рядок медалей, к которым он вроде бы относился внешне со снисходительной усмешкой щурившихся от едкого махорочного дыма глаз.

Не дай бог никогда больше нам схлестнуться друг с другом в дикой схватке на радость мудрым тщеславным нашим правителям, для которых люди — не более чем деревянные пешки.