Альберто Васкес-Фигероа - Айза

— Уймись же!

— Почему? Правда глаза режет? Мы оба знаем, что ты плох в постели, ленив в работе и засранец по жизни. Твое хваленое терпение — не достоинство, а малодушие, и в том, что алкоголь никогда не туманит тебе мозги, нет ничего удивительного, поскольку ты сын своей матери: тебе и туманить-то нечего.

Кандидо Амадо засопел, допил свой ром, медленно поднялся, отставил в сторону стул и начал расстегивать широкий и тяжелый пояс.

Имельда Каморра (ее семья с давних пор успешно оправдывала свою фамилию [44] Фамилия героини (исп. camorra) в переводе значит «ссора, драка». ) лишь улыбнулась, а в ее темных-претемных и обычно мрачных глазах вспыхнула слабая искра веселья. Она тоже осушила свой стакан, подняла голову, взглянула на противника и резким движением ноги под столом изо всех сил пнула его в промежность.

Кандидо Амадо взвыл и опрокинулся назад, ударившись о стену, но не позволил себе такую слабость, как съехать на пол и сосредоточиться на своей боли, потому что знал по опыту, что женщина набросится на него сверху с бутылкой в руке, порываясь раскроить ему череп. Он едва успел завладеть стулом и швырнуть его вперед, угодив ножкой женщине в живот.

Это была грубая, ожесточенная схватка на равных. Имельда была выше противника, и к ее внушительной телесной массе добавлялись животная дикость и неоспоримое удовольствие от драки. Чувствовалось, что ничто другое не доставляло ей большего наслаждения, чем возможность наносить и получать удары, отбросив жалость и осторожность, так что в считаные минуты уже не было ни одного целого предмета мебели, и даже стекло единственного окошка оказалось разбитым вдребезги.

Когда все закончилось, они, тяжело дыша, лежали на полу в противоположных концах комнаты — оглушенные и истекающие кровью, — а затем Кандидо Амадо, собрав последние силы, с трудом встал, опираясь на то, что окажется под рукой, и, шатаясь, направился к двери. На пороге он задержался, чтобы взглянуть на Имельду.

— Ладно! — сказал он. — Обещаю тебе, что до наступления дождей мы поженимся, даже если мать будет против. — Он провел тыльной стороной ладони по нижней губе: она тоже была расцарапана до крови. — И ты будешь жить в «Кунагуаро», даже если для этого мне придется всех поубивать! — сказал он в заключение.

Засуха оказалась долгой и жестокой, равнина растрескалась под солнцем, лик которого ни разу не прикрыло хотя бы жалкое облачко, и на протяжении десяти дневных часов людям и животным приходилось переносить удушающий зной. В полдень жизнь замирала, дыхание прерывалось, все погружалось в скорбное безмолвие. Даже птицы — птицы саванны, привыкшие жариться на солнце, — не могли подняться в небо, потому что вскоре падали, словно пронзенные огненным мечом.

Большая часть каньо и водоемов пересохла, и там, где еще оставалось на три пальца воды, казалось, бурлила жизнь, хотя и она уже начинала погружаться в летаргию из-за перегрева и недостатка кислорода: прямо не среда обитания, а густой перенасыщенный суп.

Якаре, баба, черепахи, чигуире, олени, обезьяны, броненосцы, муравьеды да пара-тройка диких свиней делили эти последние водопои с цаплями, «солдатами», красными ара, ибисами, ястребами, самуро, сычами, жеребятами, коровами, телятами, анакондами, пумами, а посреди ночи — даже с каким-нибудь одиноким ягуаром, или саванным тигром.

Борьбы не было. Даже в самых слабых не было страха, поскольку те, кто мог стать добычей, были уже достаточно напуганы засухой. Даже самые кровожадные звери не утруждали себя убийством, потому что вокруг и так витала смерть и свежее мясо было в избытке.

Только одно событие время от времени заставляло обитателей равнины стряхнуть апатию и сонливость в эти изматывающие дни: запах дыма, который вдруг возвещал о том, что льяно горит, что какой-нибудь крестьянин запалил свои иссушенные зноем конуко [45] Конуко — участки земли, предназначенные для посевов. , и огонь распространялся от горизонта до горизонта, продвигаясь без спешки и без ветра, но и не встречая никого, кто бы его укротил, разрушая все на своем пути и выталкивая животных к крохотным укрытиям каньо, водоемов и рек, успевших превратиться в жалкие подобия того, чем они когда-то были.

— Это же глупо! — возмущалась Аурелия. — Я не разбираюсь в земледелии, но я читала, что это самое худшее, что можно сделать. В огне выживают семена лишь наиболее выносливых древесных растений, и земля теряет гумус и микроорганизмы, насыщающие ее воздухом.