Альберто Васкес-Фигероа - Айза

— Конечно! — согласилась Аурелия. — Особенно таких скромных. — Она повернулась к сыну, прислонившись к стеклу окна, и, внимательно посмотрев на него, поинтересовалась: — Что это с тобой? Отчего ты так сияешь? Все идет хуже некуда; возможно, за нами гонятся; нам пришлось покинуть город, в котором ты собирался разбогатеть… и тем не менее впервые за долгое время ты балагуришь… Почему?

Себастьян пожал плечами:

— Наверно, потому, что мне уже не надо лезть на верх здания и таскать кирпичи. Я боюсь высоты, и все эти дни были настоящим мучением — не из-за работы, а из-за головокружения. — Он помолчал. — Или, может, потому, что у меня появилось предчувствие, что все сложится и мы найдем хорошее место, где сможем осесть.

— Да услышит тебя Бог!

Он показал на сестру.

— Ты обратила внимание на Айзу? — спросил он. — Она несколько месяцев ходила как в воду опущенная, а сегодня утром сияет, словно у нее внутри горит свет. — Он прищелкнул языком. — Знаю, что это глупо, — признался он. — Но она зачастую служит мне барометром, который меня предупреждает, когда будет штиль, а когда буря. — Он стиснул руку матери, словно пытаясь внушить ей веру. — А сейчас наступает затишье.

Аурелия не ответила, только в свою очередь сжала ему руку, и они долгое время сидели вот так, вплотную придвинувшись друг к другу, и молчали, любуясь красивым пейзажем: зелеными холмами, высокими деревьями и цветочными россыпями Лос-Текес. Чем круче становился склон, тем медленнее катился вперед выбившийся из сил автобус. Казалось, он вот-вот испустит последний вздох и развалится на части, превратившись в груду металлолома, которая окончательно перекроет узкое и извилистое шоссе.

Последние пятьсот метров были настоящим мучением для машины и для пассажиров, страдавших от неопределенности. Они затаили дыхание и предприняли бессмысленную и неосознанную попытку подтолкнуть автобус изнутри, вздохнув с облегчением, когда все четыре колеса чудом достигли вершины и с громким визгом радости покатились под уклон в направлении Лос-Вальес-дель-Араука.

Солнце немилосердно жгло пыльное шоссе, терявшееся из виду на равнине, у которой не было горизонта, лишь отдельные группки низкорослых деревьев, разбросанные там и сям, где попало. Из-под застывшего на месте автобуса, от которого, похоже, не было никакого проку, даже тени, торчали только ноги и огромные башмаки водителя, лежавшего под мотором и тщетно пытавшегося устранить неполадки в разболтанной машине, окончательно пришедшей в негодность.

Пара часов, проведенных под лучами этого убийственного солнца, могли уничтожить любого человека, и Пердомо Вглубьморя, оказавшиеся чуть ли не единственными пассажирами, которые не вышли в Валенсии, Маракае или другом селении на маршруте, никак не могли решить, то ли вернуться в раскаленный автобус, превратившийся в самую настоящую духовку, то ли так и сидеть на обочине в надежде, что какой-нибудь поток воздуха освежит атмосферу.

Никто не произносил ни слова, и, судя по поведению шофера и тех, кто, по-видимому, были его обычными пассажирами, подобное происшествие было в порядке вещей. Право выражать возмущение даже не предусматривалось, потому что в качестве единственной альтернативы недовольному предлагалось продолжить долгий путь пешком.

Мимо промчалось полдюжины машин, однако ни одна из них даже не сбросила скорость, чтобы поинтересоваться, куда надо людям, размахивавшим руками на обочине, и только двоим ловким парнишкам удалось прицепиться сзади к пыхтящему грузовику, ехавшему в противоположном направлении и груженному гигантскими бревнами с темной древесиной.

— Сколько осталось до ближайшего населенного пункта? — поинтересовался Себастьян, придя к заключению, что усилия горе-механика не дают никакого результата и автобус, похоже, не желает катить дальше.

— Километров тридцать. — Мужчина кивнул в сторону Айзы. — Не думаю, что сеньоре в ее положении это по силам. — Он отер пот со лба, оставив на физиономии еще одно грязное пятно. — Это солнце очень коварно и иссушает мозг. Наберитесь терпения. Я знаю эту развалюху: когда меньше всего этого ждешь, она вновь заводится.

— Точно?

Тот окинул Себастьяна долгим взглядом, поколебался и затем несколько раз отрицательно покачал головой:

— Точно, что есть небо, братец, а между тем почти никто до него не добирается. Зачем мне вас обманывать? Мне уже восемь раз приходилось ночевать на заднем сиденье.