Виталий Амутных - Шлюхи

В словах как-то не ощущалась нужда. Никита был слишком растворен в том новом невероятном лучистом покое и потому, видимо, с запозданием приметил, что его подруга все глубже кутается в широкий воротник пальто.

— Какая же я свинья! — воскликнул он с горячностью, которая показалась бы случайному прохожему, пожалуй, нарочитой. — Даша… Ты же замерзла!

— Да нет… Так… Совсем чуть-чуть, — торопилась извинить его рассеянность девушка.

— Послушай, Даша, у меня тут недалече друг живет. В двух шагах. Может, зайдем?

— Как скажешь.

Но свидетелями какой удивительной картины, какой гротескной сцены они стали, приблизившись к дому Никитиного друга, под которым тот подразумевал Федора Тютчева! Еще издали можно было уловить какой-то шум. И вот что они увидели. Стихотворец, стоя на своем балконе третьего этажа, бросал вниз всякие вещи и при этом велегласно декламировал стихи, а под балконом бегала, подбирала брошенное та самая худосочная особа, падчерица некоего влиятельного генерала от литературы, опять в каких-то очень смелых замызганных джинсовых нарядах, и ругалась же та особа на Федора Тютчева ругательски, такими словами, что — уф!

Питомец муз читал:

А вниз летели пестрые, точно нездешние птицы, бутылки иноземных шампуней, магнитофонные кассеты, букеты искусственных цветов, пачки сигарет, всякие шмотки анилиновых расцветок, пивные жестянки прямо в пластиковых упаковках, журналы, пластинки, сумки… Федор Тютчев отправлял за перила балкона все эти штуки по одной, не торопясь, после каждого броска отвешивая подчеркнуто театральный поклон, и не переставая декламировать:

— Ублюдок! — горлопанила мечущаяся под балконом представительница нежного пола, собирая брошенные предметы в два объемистых дорогих чемодана. — Ты еще пожалеешь об этом! Характер показываешь?! Ну так…….! Я тебя, собаку паршивую, под забором нашла… Я тебя….. папайей кормила! Ты хоть знал в своей Рязани, что такое папайя?!……….!….. неблагодарная! Но ты меня еще попомнишь! ………..!

Когда бранчливая особа собрала и упаковала в чемодан последние предметы, она наконец прекратила бурливый поток упреков и обвинений, густо оснащенный крепким словом, и, выдвинув вперед плотно сжатые желтые челюсти, поволокла свой скарб к стоянке такси. Тогда только песнопевец заметил стоявших сторонкой оторопевших Никиту и Дашу.

— Поднимайтесь ко мне! — закричал им Федор Тютчев.

— А это не опасно? — настороженно поинтересовался Никита и махнул свернутой в трубку рукописью в сторону удаляющейся особы.

— Это прекрасно! — кричал поэт. — Давайте, давайте, я чайник ставлю.

Жилище поэта теперь казалось пустым и аскетически ясным. Размытый осенний свет, отражаясь от выбеленных стен, создавал захватившее всю комнату подвижное эфирное тело. И как же хороша была в этом живом трепетном воздухе Даша! И как сосредоточенно-заботен к ней — Никита. А поэт Федор Тютчев выводил поэзы одну за другой, точно ошалевший от вешней сумятицы щегол, и после каждой справлялся у Никиты:

— Ну как?

— Эпигон. Чисто эпигон, — откровенно признавался Никита.