Иштван Эркень - Путь к гротеску

Немало времени прошло, прежде чем мне удалось поколебать ее недоверчивость. Мы порешили на том, что следующим утром, за десять минут до отхода поезда, встретимся на вокзале и она передаст мне несколько рассказов и часть третьего романа, над которым сейчас работает. Я же по возвращении домой прочту их и сообщу свое мнение в письменном виде. Мы расстались друзьями.

Кровать в гостинице была короткой, жесткой, с выпирающими пружинами. Я долго не мог уснуть. Из головы у меня не выходили восемьсот рассказов, пьесы и романы несчастной женщины. Почему же, собственно говоря, берется за перо человек? — в который уже раз задал я себе вопрос.

Человек пишет потому, что талант требует выхода. Пишет, желая тем самым помочь людям. Пишет потому, что ничего другого не умеет делать, потому что хочет заработать деньги, удовлетворить собственное честолюбие или завоевать сердце прекрасной дамы… Не одно, но тысяча побуждений направляют каждый наш поступок. Но судя по всему, человек берется за перо и по другой причине: он пишет потому, что обоих сыновей его разорвало снарядом, а дверь навстречу смерти открыл он сам.

Поутру, когда я проснулся, шел дождь. День был воскресный, пассажиров оказалось немного; я стоял под навесом крыши у станционного здания и оглядывался по сторонам, но женщину так и не увидел. Подошел поезд, пришлось садиться; на перроне и поблизости — ни души. Наконец поезд тронулся. На повороте я оглянулся — оттуда дорога к городу была как на ладони, — но лишь военный грузовик скользнул под мост, а позади одиноко блестел мокрый асфальт. Тёрёк не пришла. А ведь я, мелькнула мысль, наверняка не сказал бы ей, что ее занятие — напрасная трата бумаги. Но она писательской известности предпочла безвестное писание, чтобы не подвергать риску собственную жизнь.

Старушонка сидела на краю постели. Лицо ее сплошь в морщинах, складках и бороздах; только зубы сверкают молодо. Тридцать два великолепных новехоньких зуба, вставленных в Эгере в поликлинике соцстраха.

Ханна Касонь приветливо улыбнулась старушонке и поднесла микрофон.

— Смелее, рассказывайте дальше, бабушка, — сказала о на. — Ни тише, ни громче, а обычным голосом, как до сих пор. Этот прибор устроен для того, чтобы увековечить чудесные старинные предания, которые вы такая мастерица рассказывать, милая бабушка.

— Не надо ей объяснять, — вмешался внук, который в одних трусах валялся на другой кровати, уткнувшись в томик Бальзака. — Бабушку весной показывали прямо по телевидению.

— Ну, тогда давайте приступим, — подбодрила старушонку Ханна Касонь и повернулась ко мне: — Включи, пожалуйста.

Я запустил магнитофон. Бабка без малейшего смущения, неторопливо, на чуть заметном палоцком диалекте повела рассказ о Балинте Кише, кузнеце богатырского сложения, равных по силе которому не было в округе; и вот за этаким-то богатырем однажды у Хадикского моста по льду погнался урдалак и загонял кузнеца до смерти.

— Не вурдалак? — поинтересовалась Ханна Касонь.

— Я отродясь «урдалак» говорила, касатка.

— Ну, значит, так оно и есть. А какие они, эти «урдалаки», милая бабуся?

— Э-э, детка моя, я уж их на своем веку стольких перевидала, урдалаков этих. Иной раз тощой попадется, ну что твое кнутовище, и только, а сзади за ним хвостана длиннющий тащится; а то еще бывают этакие ма-ахонькие — с мышиный хвостик, и вроде как огонечки поверху светятся, чисто свечечки. Уж какие попадутся, касатка, такие и есть. Намедни, возьми к примеру, вот тут, по двору, огромадный такой урдалачище пробежал — что твоя колокольня.

— И что же, бабуся, вы его своими глазами видели? — спросила Ханна Касонь.

Старушонка, пораженная, замолчала, и новехонькие челюсти ее кляцнули. В полном изумлении уставилась она на Ханну Касонь.

— А то как же? — спросила она наконец. — Да вы что же, золотко мое, неужто сроду урдалаков не видывали?

— Видеть как-то не доводилось, — осторожно подбирала слова Ханна Касонь. — До сих пор я полагала, что они встречаются только в сказках.

— Где же это вы, золотко мое, работаете? — удивилась бабка.

— В университете имени Лоранда Этвёша, бабуся.

— Чудно, — покачала головой старушонка. — Выходит, там же, где и мой старший внук учится. Чего он там все, сказывал, проходит, наш Йошка? — повернулась она к постели, где валялся парень в трусах. — Завсегда оно у меня из головы выскакивает.

— Кибернетику, — буркнул внук, не отрываясь от «Кузины Бетты».