Андрей Битов - Преподаватель симметрии

"Не придавайте значения... Чистый случай... Абсолютно фрагмент... Не верьте ничему... Зря это я... Не думал, что вы..."

Его лепет неприятно чесался в ухе и заставил меня наконец оторваться от этого и впрямь не столь значительного изображения - но безумца уже не было. Казалось, спина его мелькнула в конце аллеи, но, может, и это был уже не он... Я хотел побежать за ним, но почему-то так и остался сидеть; не знаю, как долго всматривался я в конец аллеи, загипнотизированный его испарением, только очнулся я оттого, что фотография выпала из рук моих на песок: значит, фотография была! Я нагнулся, машинально поднял... Это была не та фотография. Но эту я тоже мельком видел, пока он рылся в своем портфеле: облака... "Вид неба Трои"... Да, эта самая, что здесь у меня висит.

Не кажется ли вам сюжет "Илиады" несколько странным? натянутым, что ли? Я понимаю, он уже не обсуждается. "Одиссея" как сюжет следующий - более для нас узнаваема. Тут уж ничего не остается, как плыть и плыть. Волны... А вот Елена... Последовавшие в веках поэтические реминисценции по ее поводу куда более реальны, чем она сама. Нет, не ее неописуемая, а вернее, так и неописанная, ненаписанная красота волновала и волнует поэтов - а сам факт ее существования, что она была. Факт этот ничем не доказан, кроме того, что из-за нее разыгралась Троянская война. Надо же войну чем-то объяснить? Война была, но была ли Елена ее причиной? и была ли сама Елена? Поэты любят не Елену, а причину в ней. Потому-то и можно до бесконечности вызывать ее образ, что ее самой и не было. Естественно, что я тут же прозвал свою фотонезнакомку Еленой, но поначалу лишь из-за этих невразумительных облаков. Не думал я тогда так, как вам сейчас говорю. Ни про "Илиаду", ни про "Одиссею". Не ведал, что война уже проиграна, что я уже плыву... Не странно ли, что мы с вами видим облака, которых не видел Гомер? Вы воображали себя слепым? Каждый воображал... Что видит слепец перед собою? Ночь? Нет, бесконечные волны.

...Лицо Ваноски стало слепым, меня перед ним не было, мне даже показалось, что я вижу в его взгляде волны, но это был страх: он снова вперился в эту нелепую белую пуговицу на стене. Боялся ли он ее или того, что я спрошу его, для чего она предназначена? Во всяком случае, именно про эту кнопку я собирался его спросить, и он меня именно что - перебил:

– Вы спрашиваете, что было дальше? - Я не спрашивал, а ему совсем не хотелось продолжать.- Дальше все очень просто и слишком точно. Как по нотам. Нет, я не сразу в нее влюбился. Я не солдат, чтобы влюбиться в фотокарточку. К тому же я уже был влюблен. И я усмехнулся над собою тою усмешкой юности, которой она освобождается от смущения, что кто-нибудь мог заметить ее неловкость. Никто не заметил. И стряхнув наваждение, как не относящееся к моей прекрасной упругой жизни, а потому и небывшее, я засунул "облака" в конспект и поспешил туда, куда и направлялся с самого начала, только слишком заблаговременно вышел на свидание, отчего и оказался на этой проклятой скамейке,- поспешил к моей Дике. Она была Эвридика, это я ее так звал. Нет, она не была еще моей... Вам кажется, что слишком много Греции? Так у нее и впрямь отец был грек, хотя она его и не помнила, как и родину, всю жизнь прожив с матерью в Париже, как и я не помнил ни отца, ни своей Польши. Теперь мы оба были сомнительные англичане. Это нас роднило. Мы учились на одном факультете. Она раньше, я позже. Она была меня младше, но сильно обогнала в науке, пока я пробовал свои силы в поэзии, и теперь она меня по истории поэзии же натаскивала, чтобы я переполз с курса на курс. Ей нравилось меня учить, а мне нравилось у нее плохо учиться, наука наша развивалась медленно - мы уже целовались. О, у нас тогда было очень много времени!

И теперь, через полвека, не нуждаясь ни в чем, кроме покоя, я полагаю, что счастье все-таки есть и бывает. Потому что - оно-таки было! Было это бесконечное время за конспектами в комнатке Эвридики. Оно не начиналось, и оно не кончалось - оно было, оно жило в этой квартире, как пригревшая-ся кошка, и никуда не собиралось уходить. Я и впрямь недолюбливал: "Озерную школу", помню, над него мы бились особенно долго - ни у кого не было слаще губ!.. Если бы мы тогда знали, как нам это нравилось! Она снимала самую маленькую квартиру, какую я когда-либо видел. Верите ли, она была вдвое меньше этой моей конуры! Квартирка была рядом со школой, в которой я учился, и мне уже казалось, что мы выросли вместе. И мы вспоминали с ней школьные игры: крестики-нолики, морской и воздушный бой...- и заигрывались в них за полночь. "Спать! Спать!" - кричал ее любимый попугай Жако. "Как он-то здесь оказался? - удивлялся я.- Как он здесь поместился?.." Комнатка была вся завалена книгами непостижимой для меня учености, и сувенирами, немыслимыми по наивности. И они все время сыпались! Я бросался их подбирать, она меня отстраняла, потому что я, мол, все перепутаю; мы ползали на коленях, собирая, а ползать-то было негде! Между столом и диваном совершенно не было места, чтобы вдвоем ползать,- мы упирались лбами. Так нам и пришлось впервые поцеловаться... Ваноски совсем растрогался - неловко мне стало ощущать свою молодость, свежесть вчерашних поцелуев на своих губах, глядя на его детский восторг...