Жильбер Сесброн - Елисейские поля

Для всех на студии господин Пупарден сделался чем-то вроде талисмана; он же возомнил себя советником, да таким незаменимым, что однажды, когда Адриен попросил его сразу после обеда зайти в бюро, он ответил:

— Это невозможно: меня ждут на студии.

На Елисейских полях господин Пупарден каждый день встречал то статистов, то неудачливых актрис, жаждущих ангажемента, и те приветствовали его с бурной радостью. Он вышагивал в компании девиц с обесцвеченными волосами, чьи лица были подкрашены под тогдашних звезд, в сопровождении плохо выбритых молодых людей, одетых в бежевые пальто или клетчатые костюмы, с повязанными на шее платками кричащей расцветки, подчеркивавшими их длинные патлы. Ему подносили стаканчик-другой у Фуке. Он ничего никому не обещал, только делал пометки: «Я поговорю об этом с Адриеном».

Одна дебютантка, получившая роль, естественно без какого бы то ни было содействия господина Пупардена, пришла к нему в кабинет с изъявлениями благодарности и с предложениями, вогнавшими его в краску. Он ограничился отеческим поцелуем, но вспоминал об этой истории с удовольствием, и с тех пор в его тоне при обращении к жене появилась снисходительность, а к Адриену — чрезмерная самоуверенность, что раздражало обоих.

Он накупил себе самых невероятных галстуков и сменил скромную оправу своих очков на модель, которая называлась «булава», — от нее болел нос и уставали уши. Однажды на автобусной остановке к нему обратился какой-то актеришка:

— Как, Пуп, у вас нет машины?

— Я… я оставляю ее жене, — ловко вывернулся господин Пупарден.

Это была его первая крупная ложь, и подобная находчивость несколько озадачила даже его самого. В автобус он теперь вскакивал, как юнец, в последнюю секунду, почти на ходу. Газету свертывал в трубку и носил под мышкой, как герои американских картин, а ассигнации запихивал в карман, немилосердно комкая. Еще он купил себе мягкую белую шляпу с узкими полями.

Минуло полгода с тех пор, как господин Пупарден начал служить на новом месте. Уже трижды продлевал он свой отпуск в министерстве. Отправляясь туда, он облачался в старый костюм, повязывал свой давнишний галстук и надевал черную шляпу, которую носил прежде. Садиться в автобус, проделывать привычный некогда путь и входить в унылый дворик ему было противно, как в детстве, когда он возвращался в школу после каникул. Перед начальником он изображал упадок сил и духа:

— Увы, я чувствую себя все так же скверно… Надеюсь, месяца через два… Так скучаю по работе, что из рук все валится…

Во второй раз он, как заправский актер, сыграл роль сердечника — разве что не загримировался. «Какая постыдная комедия!» — подумалось ему тогда.

На третий раз он отправил вместо себя госпожу Пупарден.

— Ну, что тебе ответил начальник?

— Не знаю, что и сказать: похоже, он не верит в твою болезнь…

— Как это не верит! — искренне вознегодовал господин Пупарден. — Но ведь ты объяснила ему, что я в постели, что сам я не могу…

— Да. Но он как-то странно посмотрел на меня и ответил: «В самом деле? Бедняга Пупарден! Передайте ему, когда увидите…»

— Что значит «когда увидите»?

— «Когда увидите», так он и сказал.

«Какое ехидство, какое недоверие!» — разнервничался господин Пупарден. А впрочем, какое это имеет значение? Подумаешь, министерство! Ноги его там больше не будет!

— Кто знает? — вздохнула госпожа Пупарден.

Как, с его-то положением в кино? К тому же Адриен, по всей видимости, скоро опять повысит ему жалованье. И тогда они смогут переехать: перебраться поближе к Елисейским полям, так будет гораздо удобнее и вообще…

— Нет, Альбер, только не это, — решительно воспротивилась Эмма.

Его предложение возмутило ее: подумать только оставить Плен-Монсо! И ради чего? Ради какого-то полудикого района, где не так давно ее дед убил своего первого зайца! Нет, ни за что!

Господин Пупарден истолковал реакцию супруги по-своему: «Она боится переезда из-за лишних расходов; попрошу-ка я у Адриена прибавки». Что он и сделал.

Эта просьба вызвала у племянника раздражение. «Дорогой дядя, к сожалению, не я один решаю подобные вопросы, а мои компаньоны наверняка на это не пойдут», — ответил он, отказав наотрез.

— Твой дядюшка начинает мне надоедать, — сказал он жене. — К тому же, боюсь… В конце концов, я предупреждал его, что эта синекура — чисто временная.

Три дня спустя он вызвал господина Пупардена к себе в кабинет.

— Вы не читали этого, дядя Альбер?