Слава Сэ - Сантехник. Твоё моё колено

Неоконченный салат остался в миске. Катя присела к нам. Ручки на коленки, улыбнулась. Тоска Некрасова и моя дрожь уже передались ей. Все трое чувствовали беду над головами. Но Некрасов ею наслаждался, а мы — тряслись. Мир поплыл, руки вспотели, сердце колотилось так, что диван подпрыгивал. «Так вот ты какой, полный и окончательный четвертый акт», — подумал я. Некрасов вытащил фляжку, отпил, поставил на стол. Значит, готовился. И торговался для видимости.

— Три месяца назад ко мне в театр пришли два господина. Психолог и писатель. Притворялись поклонниками, пели дифирамбы. Потом вдруг предложили хорошие деньги за легкую работу. Три тысячи долларов. А делов-то — соблазнить соседку писателя. У соседки был гражданский муж, неприятный тип. Психолог заверил, что дама бросит мужа, как только встретит надежного мужчину. Потому что этот, гражданский, хоть и красивый, но скользкий. Конечно, я отверг предложение.

— Добавь еще «гневно отверг».

— Да, Сева. Отверг! Но жулики не отстали. Мне описали жертву очень подробно. Целый психологический профиль составили. Женщина, дескать, красивая, но совершенно испорченная. Кромсает мужские сердца, разбрасывает ошметки налево, направо, на юг, на запад — куда вздумается. И если ее немножко проучить, станет хорошо всем. Даже ей. Мужская солидарность и все такое.

— А зачем… хм-хм… Психологу и писателю нужно было разводить меня с мужем? — голос у Кати вдруг осип.

— Формально — из-за дома. Она не хотела бросать своего гражданского, у которого долги. А если разлучить, она точно съедет. Просто так ее выгнать писатель не мог. Заботился о реноме. Культурный человек, литератор. А если всех рассорить, то и дом освободим, и сердцеедку проучим. Так они представили историю мне. Настоящая же причина в том, что писателя заело. Она не реагировала на его ухаживания, сам он проучить ее не мог, вот и нанял меня.

— И ты согласился…

— Я им поверил. Сначала. К тому же интересно стало… Хотелось увидеть эту Саломею. И деньги приличные. В общем, сделал вид, что в деле. Пришел — а тут ты. И стало ясно, что они все врут! Ты милая, чистая, честная! Конечно, нужно было сразу рассказать, разоблачить. Но я боялся потерять тебя и молчал. И за эту трусость я себя не прощу никогда.

Вдруг Некрасов бросился вперед, встал перед Катей на колено. В речи его соединились надежда и отчаяние. Голос дрожал. Все положенное жанром умирающему Казанове он играл отлично.

— Катя! Я люблю тебя! Если ты оттолкнешь меня — я умру! Прости мне все. Я знаю, мне нет прощения, но ты, мой ангел, только ты можешь найти силы. Я сделал тысячи ошибок, и ты вправе ненавидеть меня… Но, прежде чем прогнать — знай, того Алеши больше нет! Благодаря тебе я изменился! Будь моей! И клянусь, что сделаю все, лишь бы ты была счастлива!

Тут Алеша схватил ее за руку и склонил голову. Катя не отняла руки. Она не изменила ни позы, ни выражения лица, но изменилась вся. Она смотрела на меня. Без злости, без раздражения, очень спокойно. Будто заледенела.

Я отвел взгляд, стал смотреть в окно. Буркнул:

— А ты фрукт, Некрасов. Прибить бы тебя, идиота. Раньше надо было. У тебя есть три минуты, чтобы смыться. Потом я сделаю из тебя чучело и поставлю в огороде. Обо мне напишут в газетах, но надолго не посадят.

Катя высвободилась, встала, пошла к себе. Некрасов двинулся за ней — она остановила его коротким взмахом. Он крикнул вслед:

— Я тебя дождусь! Помни, я люблю тебя! Помни об этом!

Он кричал, пока наверху не хлопнула дверь спальни. Только тогда повернулся ко мне. Посмотрел как победитель. Сказал:

— Вот так-то!

И ушел.

Раппопорт пьет с научной щепетильностью. Аккуратно поддерживает организм в трансовом состоянии. Квасит всего пару дней, но воняет уже, как многоопытный алкаш. Не зная заранее, в какой он фазе запоя, я привез полный ремкомплект: шкалик, сало, черный хлеб и капустный рассол в специальной бутылке. Напрасно. У Кеши все свое. Он будто знал, что Лиза, сбежит и заранее приготовился. Стальной мужик.

Сначала мы выпили. Поговорили о выборах президента, о войне в Африке и что осень в этом году будет ранняя, судя по скворцам.

Потом он на мне повис и плакал. Обслюнявил свитер. Потом обозвал кретином, сказал, что все равно он прав. Лучше так, чем мучиться. Я согласился:

— Это точно! Если б ты сейчас мучился, было бы ужасно. А так, смотри-ка, веселый, бодрый. Настроение прекрасное. Немножко пьяный и сопливый, но ничего. Главное, что мучений нет. Вообще.