Ирина Дудина - Богема с Невского проспекта

В послевоенные годы я, мальчишкой, часто сбегал из дома и тусовался с беспризорниками во дворах за кинотеатром «Колизей». Там была большая тёплая труба, у которой ночевало множество беспризорников со всего Невского.

Моей соседкой по коммуналке была старушка, жена близкого друга поэта Есенина. Она как то рассказала историю про Есенина на Невском. Он должен был выступать со стихами в зале под Думой, собралось множество зрителей — в основном — студенты. Есенин исчез, его нигде не могли найти. Тогда кто-то из дирекции пошёл домой к другу Есенина и стал умолять его найти поэта. Другу пришлось заглянуть во все знакомые злачные дыры на Невском, в одном из них он нашёл Есенина в невменяемом состоянии после излишне выпитых кружек пива. На поэта вылили несколько вёдер воды, студенты, ожидавшие поэтического выступления уже пару часов, разбушевались не на шутку и выкрикивали угрозы. Есенин, наконец, очнулся, услышал топот, ругань и шум, и сказал: «Сейчас они меня проклинают, но когда я начну читать стихи, они точно также будут бесноваться, выражая свой восторг». Выступления Есенина всегда вызывали бурю оваций и восторгов у публики.

Я работал в больнице имени Куйбышева (сейчас Мариинская больница) санитаром. В 23.30 у меня была назначена стрелка у Сайгона с одним человеком, у которого я брал деньги взаймы и должен ему был отдать долг. Так как Сайгон находился в 5 минутах ходьбы от больницы, я был уверен, что спокойно отлучусь с работы на 10 минут. Но именно без десяти одиннадцать умерла старушка и я, как санитар, должен был находиться возле её тела. Не отдать долг было невозможно, тогда я вместе с каталкой прибежал на стрелку на Невский проспект. «Что там?», — спросил мой кредитор, указывая на каталку. Я собирался что-то соврать, но в этот миг подул морозный ветер и приподнял край серой простыни. Оттуда показались ноги покойницы. Кредитор повернулся и пошёл, не взяв денег.

В годы перестройки я торговал на Невском картинами своей жены — художницы. Это было хорошее время, всё продавалось, часто давали валюту. Однажды пришли рекетёры, потребовали денег, произошла крепкая массовая драка. Она длилась до тех пор, пока не вмешалась милиция. После этого состоялось собрание — никто не хотел уходить с Невского, так как тут собрались люди, которые ничего другого, как рисовать и продавать картины не умеют и не хотят. Пришлось организовываться в сообщество свободных художников, платить за места, вносить деньги на общие стенды. Мимо часто проходили Миша Боярский и Игорь Дмитриев. Игорь Дмитриев отличался задушевным характером, ему часто дарили картинки просто так. Удачные дни художники любили отмечать в кафе «Мутный глаз» на улице Софьи Перовской. Потом я играл в переходах метро на Невском — сначала в «климате» — это у канала Грибоедова, потом в «трубе» — в переходе у Гостинки, потом в тёплом переходе у Думы.

В начале 90-х, когда я шла по Невскому, ко мне внезапно подошёл очень приличный молодой человек и пригласил меня в кафе, располагавшееся над магазином «Север». Это был недавно открывшийся ресторан с новыми интерьерами — с какими то настенными фресками под Итальянское Возрождение. Мы провели приятный вечер. Когда мы расставались, он попросил у меня мой телефон. У меня не было ни домашнего телефона, ни рабочего — я училась в аспирантуре. «Нет телефона? Такого не бывает! Значит, просто нет желания продолжить общение!», — сказал с грустью молодой человек и ушёл бесследно из моей жизни. Мне было очень жаль, что он мне не поверил… На следующий день со мной опять на Невском познакомился очень приятный молодой человек, и пригласил в то же кафе. Всё повторилось по тому же сценарию. На третий день было то же самое с третьим мужчиной. Официант узнавал меня, и уж не знаю, что он про меня думал…

Мне очень врезались в память настенные росписи этого кафе. Итальянские мужчины там были изображены с квадратными подбородками, маленькими жёсткими глазами, неповоротливыми шеями и крепкими корпусами. В принципе, это были герои нашего нарождавшегося нового времени капиталистического прихватизирования — пуленепробиваемые, твёрдо шагающие к поставленной цели, во что бы то ни стало желающие разбогатеть и стать хозяевами жизни.

Осенью 1975 года Борис Кошелохов, никому не известный в то глухое время художник-нонконформист, создал картину. Прямоугольный кусок фанеры высотой примерно в полтора метра он обтянул мешковиной, которую окрасил в черный цвет. Поверх мешковины Кошелохов живописно разместил несколько кусков металлолома, закрепив их проволокой. Картина была заключена в раму из свежеободранных досок. Кошелохов захотел показать свою новую работу публике — должно же искусство принадлежать народу. Я решил помочь художнику. Картина была установлена на Невском у стены дома № 78 недалеко от Литейного. На противоположной стороне благоухал кофейными ароматами «Сайгон», а рядом находился филателистический магазин. Толпы собирателей почтовых марок роились у входа в этот магазин — количество филателистов в Советском Союзе превосходило все разумные пределы.