— Подводные лодки-малютки на гусеницах подкрадываются по мелководью, по дну к самому берегу, — повествовал между тем Сергей Сергеевич.— Перехватили переговоры с Москвой — кто-то матом ругался.
— Далась им эта Норвегия, фьорды... — удивился Саша сквозь наушники.
— Армии существуют для того, чтобы захватывать чужие территории. Для них это так же естественно, как для пьяного — приставать к женщине в ночной электричке.
Её население похоже на примитивное племя.
Когда-то тут жил один человек — профессор Барков, у него, на конспиративном заседании большевиков, бывал Ленин. Поэтому на наружной стене дома висит мемориальная доска и с экскурсиями заходят пионеры.
Здесь дети растут, как цветы на помойке, как грибы. Все жители давно перероднились между собой. Одного — Леню — они пришибли незадолго до нашего приезда, а когда мы приехали, соседи справляли по нему сорок дней.
Лёня был, говорят, противный мужик, холостяк. Он приходил домой, закрывался в своей комнате и через пять минут выходил оттуда совершенно пьяным. Выйдя на кухню, он откровенно делился с соседями мыслями об их жёнах: что сегодня он трахнул бы вот эту бабу, а завтра — вон ту. Как-то Вася урезонил его матом, Лёня обиделся и стал гоняться за ним с ножом. Тогда Вася угостил его гаечным ключом. Лёня затих.
А через какое-то время соседи, как всегда, все вместе отмечали на кухне чей-то день рождения. Вдруг слышат: с чёрного хода какие-то странные звуки. Лётчик Максимыч высунулся и видит: Лёня перепутал чёрный ход с туалетом и поливает нижние этажи. Максимыч говорит: "Лёня, мы кота ругаем, а ты..." На что Лёня назвал его паскудой. Максимыч схватил его за грудки и потребовал извинений, а когда Лёня отказался, стукнул головой об стенку. Опять спросил:
"Извинишься?" Лёня опять наотрез отказался, и Максимыч снова стукнул его об стенку. На другой день Лёня заболел воспалением лёгких, а через четыре дня умер. Максимыч к лету получил его комнату, отремонтировал её, поставил аквариум и сам поселился.
В день нашего приезда, вечером, а пожалуй, что и ночью, Вася ходил возле туалета, время от времени стучал в дверь и тоскливо звал: "Панков, а Панков! Ты что там, уснул, что ли? В туалете спать не полагается".
Туалет вообще был местом конфликтов, ввиду перенасыщенности жилья.
— Она говорит: "Целый день в туалет не попадёшь", — рассказывал Вася про Люську. — А я ей говорю: "Ты встань с утра пораньше, просрись как следует — и все". Правильно, ёлки зеленые?
"Рыбой не пахнет?" — спросила Зина, протянув ко мне руку. "Нет", — понюхав, ответил я, несколько удивлённый. "Ну вот, а они говорят, что от женщин всегда рыбой пахнет", — торжествующе повернулась она к мужчинам. "Да воняет", — добродушно отмахнулся Максимыч, разливая самогон. "Тухлой селёдкой", — подтвердил Вася, беря стопку.
— У меня мать баптистка, — сказал как-то Вася мимоходом. И вот приехала мать — высокая, статная, сухопарая старуха, глядевшая спокойно и твёрдо, несколько отстранение, с высоко поднятой головой. Она напоминала птицу — журавля или страуса. Весь вид её был несколько немецким, как и подобает баптистам. Запомнились морщинистые руки с крупными, рельефными жилами, тонкий шейный платок. Ходила она с непокрытой головой, никакого намёка на крестик (в виде цепочки или тесьмы) не было. Разговоры вела исключительно благочестивые и всех звала на молитвенные собрания в Малый Вузовский переулок, в особенности художника Сашу Панкова.
Однажды ночью на кухне разгорелась экклезиологическая дискуссия. Зачинщиком её был, надо полагать, Максимыч — умелый и опытный полемист. Я потому так говорю предположительно, что, когда я вошёл с чайником, дискуссия была в самом разгаре. Максимыч и Вася сидели, откинувшись на табуретках, держа каждый недопитую стопку белесого, второй пробы, самогона. Васина мать-баптистка — величественная и грозная, склоняющаяся к закату дней, но необычайно живая, слегка простоватая, но с заметным отпечатком просвещённости и внутреннего глубокого пафоса на . вдохновенном лице слегка германского вида — стояла, подбоченясь, у газовой плиты, спиной к ней, лицом к мужчинам. Зина и Неля застыли, одна на стуле у двери, другая, с дымящейся сигаретой, — в дверном проёме.
Кухня и раньше была местом жарких дебатов. Своих мнений никто не скрывал, даже если это были спорные мнения.
Так вот, однажды ночью на кухне разгорелась экклезиологическая дискуссия. Затеял её пилот Максимыч, с задором спросивший, что же это за вера такая — баптистская: "Ведь наш русский царь-то был — православный? А вы, выходит, вере отцов изменили". "Картинкам молитесь", — отпарировала старуха. "Я был в православной вере крещён, — сказал Вася. — И ты, мать, тоже". "Мать-то разобралась, что к чему", — возразила она, не сдаваясь. "Разобрались, когда пое...", — подытожил Максимыч. Но Васину мать не так-то просто было сбить с толку. И она перешла в наступление — прошлась насчёт пьянства. Зина и Неля внимательно следили за ходом дискуссии.
Читать дальше