Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс

Воодушевленный такой реакцией, Эдам продолжал.

Он рассказал все, утаив лишь одну маленькую деталь: он не стал рассказывать, что Джоджо со своим соседом по комнате так и остались сидеть в своем люксе, играя в «Беспечного ездока» на «Плей Стейшн-3», в то время как он вынужден был всю ночь проторчать в библиотеке, работая до упора над сложной темой. Умолчав об этом, он посчитал, что достаточно благородно поступил с Джоджо.

Ночь, проведенную в библиотеке, Эдам с удовольствием описал во всех подробностях. Образно он назвал эти часы соревнованием Времени… и Интеллекта… Не забыл он упомянуть также и о том, что по ходу работы восхищался сложностью и одновременно многогранностью поставленной задачи. Писать реферат на такую интересную тему, по словам Эдама, было для него одно удовольствие, и единственное, о чем он жалел, так это, что из-за недостатка времени не успел ознакомиться со всеми источниками, указанными в списке рекомендованной литературы. Поведал Эдам и о той грустной иронии, с которой взирал под утро на результат своих трудов: надо же было такому случиться, что он всего за ночь, пусть и поверхностно (увы, действительно поверхностно, этого он просто не мог не признать, учитывая, как мало у него было времени), в общих чертах описал, как сильно могут влиять на ход мировой истории личностные особенности, психологические свойства одного отдельно взятого человека, впрочем, человека неординарного, ибо король Георг III был потрясающей, очень значительной фигурой, во многом определившей лицо своего времени… в общем, надо же было такому случиться, что Эдам погрузился в интереснейшую область исторических знаний ради того, чтобы спасти от неминуемой двойки какого-то студента-спортсмена. Мистер Квот все продолжал кивать головой – не то как восточный вельможа, не то как суровый, но справедливый отец. Под этот монотонный аккомпанемент Эдам вышел на финишную прямую своего выступления: мрачным, упавшим голосом он поведал о том, как ровно в половине девятого утра подсунул реферат под дверь комнаты Джоджо, а затем вернулся в свою бедную квартирку в Городе Бога, рухнул на кровать и проспал двенадцать часов кряду.

Закончив повествование, он устремил на мистера Квота просительный, молящий о пощаде взгляд.

Мистер Квот по-прежнему сидел, откинувшись на спинку вращающегося кресла, и все так же задумчиво продолжал кивать головой. Затем он провел пальцем по подбородку и бороде и зачем-то также прихватил обе губы большим и указательным пальцем, словно сжимал в них курительную трубку. Преподаватель сидел и обдумывал сообщение Эдама, казалось, целую вечность. Затянувшееся молчание породило в пребывавшем в немыслимом напряжении мозгу Эдама звуковую галлюцинацию. Ему показалось, будто внутричерепное давление в его голове повысилось настолько, что не то из ушей, не то из ноздрей, не то еще откуда-то у него стали вырываться тонкие струйки перегретого пара – как из стеклянного электрочайника в последний момент перед тем, как он засвистит, и это реально не существующее, но вполне ощутимое Эдамом посвистывание пара сводило его с ума. Не сказав ни слова, мистер Квот, встал с кресла, выбрался из-за стола и стал неторопливо перемещать свое увесистое тело взад-вперед по диагонали кабинета. При этом он по-прежнему за неимением трубки подпирал ладонью подбородок. Он ходил из угла в угол, даже ни разу не взглянув на Эдама. В свою очередь, Эдам не отрывал глаз от лица мистера Квота, за исключением, естественно, тех секунд, когда тот поворачивался к нему спиной. В эти мгновения ему приходилось довольствоваться созерцанием абсолютно лысого, заплывшего жиром профессорского затылка.

В конце концов мистер Квот подошел к столу, остановился и посмотрел прямо на Эдама. Тот уже вообще не был уверен, что его сердце продолжает биться в пределах грудной клетки. Воображаемый, но такой реальный для него свист пара, вырывающегося из его черепа, заглушал все звуки окружающего мира. С благоговейным ужасом молодой человек смотрел на «великого и ужасного, всемилостивого и всемогущего» – на того человека, от которого зависела его судьба. «Великий и ужасный, всемилостивый и всемогущий» – без устали насвистывал вырывающийся из черепа пар.

Наконец мистер Квот заговорил:

– Мистер Геллин, я очень серьезно отношусь к вопросам плагиата Скажу больше: с моей точки зрения, это самое тяжкое преступление против основ научного творчества и базовых принципов образования. Любой случай плагиата подрывает сами устои университета, его предназначение как храма науки. Конечно, среди преподавателей встречаются такие циники, которые со смехом произносят святые слова: «университетские устои», «предназначение», «храм науки», но я не из таких. При этом я был рад выслушать ваш рассказ и увидеть в вас, не побоюсь этого слова, родственную душу. Я был рад узнать, что есть еще студенты, которые относятся к обучению в университете так же, как в свое время относился я. Мне понятны и близки и те высокие цели, которых вы собираетесь добиваться в жизни. Более того: я прекрасно понимаю, в какое трудное, может быть, даже безвыходное положение поставила вас спортивная кафедра, оказывая на вас давление. В свете всего этого должен сказать, что я просто не могу поступить так, как с удовольствием поступил бы, будь на то моя воля. – Он слегка улыбнулся Эдаму, но буквально в следующую секунду выдал такое, от чего того чуть не хватил удар. – Я полагаю, что мы с вами – да-да, именно мы оба – должны превратить эту историю в показательный пример…