Лижия Теллес - Рука на плече

— Я тоже очень любил своего младшего брата, его сбила машина прямо у ворот клиники.

— Прямо тут, доктор?

— Да, но продолжайте, пожалуйста, продолжайте.

Посетитель сдул пепел с лацкана пиджака. Затушил сигарету. Посмотрел на свои желтые от никотина пальцы.

— Да, собственно, все, доктор. Я больше не могу бегать от нее, да и куда убежишь, если она повсюду. В газетах, на улицах, в телепередачах, на праздниках, на танцах… Она в доме. Во мне самом. Главным образом во мне самом, она моя пленница. Я больше не читаю газет, не хожу в кино, в театр, все вертится вокруг нее, я больше не могу. Единственное, что отвлекало меня от этих мыслей, — это эротические журналы с голыми девчонками, в них не было ни намека на нее, понимаете? В них столько жизни, столько привлекательности, столько желания пользоваться этой привлекательностью. Но вскоре подо всей этой красотой и молодостью я заметил ее зародыш. Сегодня в расцвете, а завтра?

— Платон вспомнил бы аллегорию с яблоком. Но продолжайте, сеньор Гутьеррес, продолжайте.

— Однажды я проснулся и почувствовал, что страха нет, он растворился, а казалось, был вечным… и я решил, что освободился, но скоро начал бояться того, что ничего не боюсь, понимаете? Стало еще хуже из-за того, что на месте страха образовалось пустое место. Тогда я решил попробовать узнать, действительно ли я освободился, я пошел на кл… в место упокоения, прежде меня туда и арканом не затащишь. Я дошел до поворота аллеи и почувствовал, что встречу по… церемонию, вы понимаете, о чем я? Я почувствовал ее запах, обоняние у меня очень тонкое, я издалека чую. И этого было достаточно — меня вырвало тут же, за кипарисами. Я выскочил оттуда, обливаясь потом, и пришел в себя только дома. От страха был совсем белый. Или зеленый? — спросил он, натянуто улыбаясь и глядя на свои руки. — В общем, цвета страха. Мой начальник — я государственный служащий — посоветовал мне уйти в отпуск. Если вы больны, пройдите медицинское обследование, а потом попутешествуйте, развейтесь. Он хотел мне добра, мне все хотят добра. Но что я скажу врачам? Если моя болезнь — страх, как я могу сказать им, что болен от страха? У вас все в порядке, скажут они. А какой уж тут порядок! Лучше сойти с ума, как-то ночью я думал об этом — все-таки выход. Но я не сойду с ума, я…

— Вы умрете.

— Не говорите этого, доктор, не говорите, разве вы не видите? — пробормотал он, вытирая платком лоб и подбородок. Потом закурил сигарету и вздохнул: — Я же предупреждал, что все это нелепо и смешно. Когда я ехал сюда, я встретил кортеж, ну, вы понимаете… Достаточно было поглядеть на эти машины, следовавшие за главной, чтобы совсем расклеиться. Я выскочил из такси, пошел другой улицей, но что меня ждало там? Я увидел первую страницу газеты, мальчишка прямо в нос мне ее сунул, но только я свернул в сторону, другой газетчик закричал во весь голос, объявляя трагическую новость: автобус сорвался в пропасть, десятки тяжелораненых… Я зашел в кафе и услышал разговор об одном американском заключенном, который попросил, чтобы его казнили. Похоже, теперь только и говорят об этом? Или и раньше так было, просто я не обращал внимания. Не знаю. Знаю только, что мечтаю уединиться, спрятаться где-нибудь, где она не имеет такого значения. Но существует ли такое место? Вот монастыри, например. Там тихо, спокойно. Вроде бы там не должны интересоваться нынешней и будущей жизнью, не должны волноваться из-за… тленности этого мира. Но это не так. Они хотят достичь святости путем самоистязания, и об этом напоминают молитвы, песнопения, изображения, даже приветствия, «помни о…». Вы знаете, есть одна община, в которой так и здороваются, только проснутся и сразу: «Помни о…» Не могу я понять, почему нельзя жить беззаботно, если уж живешь.

Максимилиано взглянул на трубку, которую сжимал в ладони.

— Я расскажу вам один случай, сеньор Гутьеррес. Это недолго.

— Меня зовут Фернандес. Самуэл Фернандес.

— Простите. Тот же самый ужас, который вы испытываете перед… неизбежностью, скажем так, мой пациент испытывал перед автомобилем. Перед машиной. Началось у него так же, как у вас, — ему просто не хотелось водить машину, и он продал ее. Он жаловался на уличное движение, на шоферов. Неприязнь к автомобилю у него усиливалась, он стал пугливым и в то же время агрессивным, страх у него так углубился, что он ходил только пешком, не доверял никаким водителям, он избегал улиц с сильным движением, затыкал уши ватой, чтобы не слышать гудков, приходил в ужас, если к нему приближалась машина. Но в нашем городе машин больше чем достаточно, и он постоянно жил в чудовищном страхе. Когда наступали праздники, он, банковский служащий, бежал за город, на берег моря, но машин и там хватало, они вездесущи, как бог. Куда бежать? Он попытался приспособиться, подавить страх. Ничего не вышло. Когда он обратился ко мне, это был труп, простите, он был совершенно изможден. Чуть ли не рыдая, он сказал, что не может больше выносить свою болезнь. Отвращение, которое вы испытываете к понятию, противоположному жизни, он чувствовал к автомобилям, но запах вы ощущаете при приближении, а он чувствовал запах бензина, масла, гари всегда, даже в запертом шкафу, даже под кроватью. Тогда я велел ему пойти служить на автомобильный завод.