Марсель Эме: Красавчик

Отражение исчезло, а я оставался недвижим: так и застыл, пригнувшись и уперев руки в колени. Разум мой помутился, и разобраться в своих мыслях я не пытался — это лишь усилило бы мое смятение. Выпрямившись, я обнаружил, что господин Буссенак и трое его служащих смотрят на меня удрученно и сочувственно, а господин Каракалла усмехается, покачивая головой. Я вернулся к окошку и попросил возвратить мне документы.

— Как вам будет угодно, но мне кажется, что спешить в данном случае некуда, — ответил господин Буссенак с кольнувшей меня вкрадчивой заботливостью. — Вы вполне можете оставить свои документы у нас и прийти в другой день или даже подождать тут немного, пока мы позвоним к вам домой или на службу и попросим доставить новые фотографии. Если не возражаете, то, пожалуйста, пройдите и посидите здесь.

Он явно принимал меня за помешанного и пытался выиграть время, чтобы известить моих домашних и, быть может, полицию. Страх мобилизовал мои силы, и я сумел придать лицу более спокойное выражение и ответить почти безмятежным тоном: — Вы очень любезны, но у меня назначена встреча, которая не терпит отлагательства. Прошу меня извинить, — добавил я, улыбаясь, — мое поведение могло показаться вам странным, но я только теперь начинаю понимать, что произошло. Кто-то из моих родственников подшутил надо мной и ухитрился подменить сегодня фотографии. Признаться, успех этого неумного розыгрыша превзошел все ожидания.

Если поразмыслить, объяснение звучало весьма неубедительно, но мой тон, похоже, несколько успокоил господина Буссенака. Он вернул мне бумаги, и мы с ним обменялись еще двумя-тремя любезными фразами. Направляясь к выходу, я почувствовал, как кто-то взял меня под руку, и мне стоило большого труда скрыть свой испуг. Оказалось, то был всего лишь господин Каракалла. Он загородил мне дорогу и, разглядывая меня с оскорбительным сочувствием, предложил тоном сиделки, увещевающей больного:

— Ничего страшного. Вы будете умницей и позволите мне проводить вас домой. Будете умницей, верно ведь?

Я увидел в его глазах ненависть и немало тому удивился, поскольку в моем поведении не было ничего такого, что могло бы вызвать подобное чувство. Примерно такую же злобную зависть мне приходилось видеть во взгляде, каким иные старики награждают молодежь. Но я-то не так уж молод.

— Весьма обязан, — ответил я, — но я живу в пригороде. Мне не хотелось бы, чтобы из-за меня вы вернулись поздно и получили нагоняй от своей экономки.

Этот ответ вызвал сдержанные смешки у господина Буссенака и его служащих, а господина Каракаллу привел в ярость. Его черты исказила гримаса, и, уже у двери, я услышал его шипение: — Вы мне за это заплатите.

Выйдя из конторы господина Буссенака, я пешком направился к улице Четвертого Сентября. По дороге я должен был зайти к одному клиенту — он ждал меня в три часа, чтобы обсудить условия контракта на рекламу. Я прикидывал, как бы половчей обстряпать это дело. Казалось, жизнь возобновила нормальное течение. Правда, инцидент с фотографиями еще не забылся, но я полностью пришел в себя. Осталось разве что легкое, как бы подсознательное беспокойство. Воспоминание о моем злоключении разбивалось об естественную уверенность в том, что такое попросту невозможно. Таким образом я укрывался в надежных стенах реальности и даже не испытывал особого искушения проверить, так ли уж она незыблема, хотя понимал, что нет ничего проще: достаточно остановиться перед витриной любого магазина и посмотреться в нее. Но я избегал поворачивать голову к витринам и даже старался держаться по возможности ближе к краю тротуара. Время от времени в моей памяти возникали большие светлые глаза, отразившиеся в стекле перегородки. От этого сердце мое всякий раз тревожно замирало, но я тотчас относил это видение к разряду галлюцинаций и беспечно говорил себе, что не мешало б как-нибудь показаться врачу. Иногда я даже думал о пережитом страхе с добродушной иронией. И уже представлял себе, как рассказываю обо всем жене или другу: «Со мной произошел один странный случай, который я до сих пор не могу объяснить». В этой фразе было нечто очень забавное, и я с удовольствием повторял снова и снова. Конечно же, я не раз слышал ее из чужих уст. Кто угодно, думал я, может, как следует порывшись в памяти, припомнить «один странный случай, который он до сих пор не может объяснить». Что может быть банальней? Когда переживаешь нечто подобное, оно волнует и даже пугает, но стоит облечь эти страхи в слова, как они бесследно исчезают. Ведь на самом деле ничего и не было.