Стефан Гейм - Книга царя Давида

— Расступись, подонки! А ну, подхалимы, льстецы и лизоблюды, дай пройти могущественному и благородному господину Аменхотепу, главному царскому евнуху, под присмотром которого находятся жены и наложницы царя, а также вдовы отца нашего царя!

— Все низко поклонились, некоторые даже пали ниц прямо на пол среди объедков и мусора. Аменхотеп явился во всем своем великолепии. Смотритель харчевни почтительно приветствовал его; проходя через залу мимо вертела, Аменхотеп приподнял расшитый край своих дорогих одежд, покачал головой, сокрушаясь о диких нравах сынов Израиля и о вони, исторгаемой бараньей тушей; меня же он милостиво пригласил знаком следовать за собой. Нас проводили в отдельные покои с видом на тенистый садик, на столике перед нами стояли блюда с изысканными кушаньями — маринованными луковицами, свежим зеленым луком, нежнейшими анчоусами, грибами в уксусе, а главное — гордостью здешнего повара — ягнячьими глазами, глядящими на нас сквозь полупрозрачный кисель, который египтяне называют студнем. Смотритель хлопнул в ладоши, к нам подбежали три юные подавальщицы, нагие до пояса — их нежные груди подрагивали при каждом шаге; они принесли черепаший суп, превосходное белое вино из царских виноградников Ваал-Гамона, а также пропитанных маслом и запеченных в виноградных листьях неоперившихся голубков, охлажденную в колодце дыню, яблоки с сыром и чашу сладкого темного вина из сушеного винограда.

Закончив трапезу, Аменхотеп вытер губы салфеткой из тонкого биссийского полотна и проговорил:

— А обед недурен, не правда ли, Ефан?

Я поддакнул ему, сказал, что отобедал с огромным удовольствием и вообще не мог себе представить, насколько великолепно обслуживают и готовят в харчевне, принадлежащей правительственному ведомству.

Аменхотеп философски заметил:

— Значит, Ефан, далеко не все, что делают слуги правительства, бывает скверно, некачественно, не отличается выдумкой. Заимей хорошие отношения со смотрителем сего заведения, подмажь его соразмерной мздой, тогда и ты получишь изысканные яства, и приветят тебя. Если же полагаться лишь на людскую добросовестность и верность долгу, то обслуживать тебя станут в последнюю очередь, а то и вовсе не станут, в супе же у тебя окажется песок, в колбасе — волосья.

— Печально, — сказал я и отпил сладкого темного вина. — Но разве не должны люди следовать Закону, слову Божьему, заветам мудрецов и пророков?

Аменхотеп внимательно взглянул на меня из-под своих подкрашенных век:

— Удивляюсь я тебе, Ефан. Вот ты изучил события недавнего и далекого прошлого.

Разве ты не заметил, что мысль человека странно раздваивается, как раздваиваются и речи его. Кажется, будто мы одновременно живем в двух разных мирах: один — тот, который описан в учениях мудрецов, судей, пророков, а о другом вроде бы нигде не говорится, однако он не менее реален; в первом мире правит Закон и слово Божие; законы второго не писаны, но блюдутся так же строго. И подобная двойственность духа — благо, ибо иначе человек не смог бы жить так, как того требуют от него законы реального мира, одновременно следуя учениям мудрецов, судей и пророков; в отчаяние впадают лишь те, кто берет на себя постижение этой двойственности и пытается подчинить жизнь учению. Нет возврата назад в райский сад Эдемский, о котором я читал в ваших книгах, никто не может сделать несвершившимся грех вашего прародителя, вкусившего от древа познания добра и зла, люди научились жить с этим знанием.

— Острота ума вашего поразительна, — сказал я. — Вы затронули самую важную проблему моей работы над Книгой царя Давида: моя мысль тоже раздвоена, ибо я знаю одно, а говорю совсем другое, или говорю то, чего не думаю, и думаю то, чего не говорю, или хочу сказать то, чего не должен думать, и хочу узнать, чего никогда не смогу сказать, а потому верчусь в кругу, как собака, которая, силясь поймать блоху, кусает себя за хвост.

Нерешительно улыбаясь, я, из опаски запутаться еще больше, изложил без обиняков мою просьбу: хочу, дескать, еще раз переговорить с принцессой Мелхолой, чтобы расспросить ее насчет некоторых событий и обстоятельств, а поскольку Аменхотеп поставлен над царскими женами и наложницами и вдовами отца царя, то я рассчитываю на его помощь. Подкрашенные веки прищурились.

— Я тебе друг, Ефан, сам знаешь. Однако принцесса Мелхола уже дважды беседовала с тобой, причем без свидетелей, и это обратило на себя внимание. Мудрейший из царей Соломон спросил, почему ты не докладываешь ему о том, что обсуждалось в ваших беседах с принцессой. В этом, видимо, нет особой нужды, объяснил я царю, ибо все, что обсуждалось в обеих беседах, будет включено в Книгу царя Давида; царь возразил, мол, еще неизвестно, куда заедет тот, кто слишком доверился ослу, а с Мелхолой неприятностей хватило и Давиду, его отцу.