Виктор Мануйлов - Распятие

Но что мешает мне пойти к ней самому? Вот я сейчас приду, увижу ее, она улыбнется — и все пойдет по-старому.

Так я убеждаю себя, хотя хорошо знаю, что по-старому уже ничто не пойдет. И еще я хорошо знаю, что если я способен просить и умолять в письмах, то совсем не способен делать это с глазу на глаз. Мое самолюбие топорщилось и восставало. И я не пошел, а она… А ее поглотила ее математическая бесконечность. Или что-то другое.

В то время я учился в институте на заочном отделении в Ростове, работал в «ящике» и часто ездил в Таганрог — это было связано с моей тогдашней работой. Как-то возвращался домой на электричке — она села напротив. Мы познакомились. Она жила в Таганроге, а училась в Ростове. Это случилось в июне. Когда же я получил от нее математическую записку, на дворе уже стояла зима. И я начал писать стихи, не задумываясь над тем, хороши они или плохи, потому что мне не с кем было поделиться своей тоской:

Мне казалось, что зима никогда не кончится…

И все равно: прекрасная это штука — ве-ло-си-пед! Ах, до чего же прекрасная штука! Особенно, если нужно от чего-то убежать…

Мне двадцать пять, у меня сильные ноги и хорошая дыхалка, в кармане бутерброд с колбасой, на раме велосипеда фляга с водопроводной водой. Я кручу и кручу педали. По Буденновскому, по старому мосту через Дон — на юг, на юг, на юг! Машины теснят меня к тряской обочине, обдают пылью, бензиновой вонью, швыряют в меня щебенкой. Пусть! Мне бы только выскочить за Батайск, а там можно направо — к Азову, можно налево — к черту на кулички.

Я проскакиваю Батайск и сворачиваю направо. До Азова километров тридцать приличной дороги, потом несколько километров песка — и я у моря.

Пригнувшись к рулю, кручу и кручу педали. Справа и слева от дороги зеленые лесополосы, за ними поля пшеницы. Легкий ветер гонит по этим полям зеленые волны, над зелеными волнами звенят жаворонки. Но я ничего не вижу и не слышу — ничего, кроме несущейся под колесо дороги, кроме шелеста велосипедных шин и щелканья счетчика километров. Лицо мое мокро от пота и грязно от пыли, майку хоть выжимай. Нет для меня ни весны, ни жаворонков…

Но куда я мчусь? Кто гонит меня? Почему бы мне просто не поваляться на зеленой траве?..

Жму на оба тормоза — велосипед выделывает на пустынной дороге замысловатые восьмерки…

Раскинув руки, лежу у самого края пшеничного поля и слушаю, как шуршат под ветром наливающиеся колосья и трещат сверчки. Надо мной белесое небо, и где-то там, в теплых потоках, купается невидимая птичка и поет свои птичьи песни. Ни трамвайного грохота, ни рева машин, ни людского гомона. Ти-ши-нааа…

Такая же тишина стояла, когда Галка пришла ко мне в первый раз. Только было это не в июне, а глубокой осенью, и за окном шел дождь — монотонный, однообразный, словно кто-то на небесах забыл закрыть душ и из него льется и льется… В такую погоду хорошо сидеть в тепле и смотреть в милые глаза. А глаза у нее тогда были кроткие, и что-то светилось в них таинственным светом, будто где-то глубоко-глубоко разгорался огонек…

И во мне от этих воспоминаний вдруг все заголосило и забилось от горя, и сквозь крепко сжатые челюсти пробился глухой стон…

— Шо, хлопче, нияк вдарывся? — раздался надо мной участливый мужской голос.

Я мотнул головой и сел. В нескольких шагах от меня стоял невысокий мужчина с седыми усами, в черном пиджаке (в такую-то жару) и вылинявшей клетчатой рубахе. Он опирался о косу и разглядывал меня с детским любопытством.

— Да нет, — ответил я. — Ничего.

— Ну, тоди здравствуйте вам! — и мужчина слегка дотронулся рукой до края соломенной шляпы. — А я ишел мимо, дывлюсь — блыстыть. Шо, гадаю, за штука така? Пидхожу — а це твоя лобогрэйка.

— Почему лобогрейка?

— А як же! Лобогрэйка и есть. Сядешь ось так на конну косилку чи на грабелья и цельный дэнь туды-сюды, туды-сюды — лоб-от и нагрэешь. Потому и лобогрэйка зовэтся. И у тэбэ така ж лобогрэйка… О цэ ж я и кажу… Сам-то видкиля будешь?

— Из Ростова.

— З Ростову-у? И усе на ей?

— Да тут всего-то…

— Цэ так: колы охота е, тоди и… — мужчина аккуратно прислонил косу к кусту акации и сел рядом со мной. — А ось мэни хоть тыщу рублив дай — нэ сяду. Ни-и, шоб по такой жарюке?.. А ось косыть, к примеру, цэ я з удовольствием. Ще до свиту пиднявся и… тут у балочки, а на буграх — ни-и, там тильки кобчик мышу дереть. Там лысо… Закурыть у тэбэ нэма?