Элли Ньюмарк - Сандаловое дерево

— Давай не будем об одном и том же. — Мартин отвернулся и положил себе еще карри. — Сегодня неплохо получилось, но без баклажана было бы еще лучше.

Самое время сменить тему.

— Оказывается, Хабиб говорит по-английски.

— Отлично. Скажи ему, пусть больше не кладет баклажаны.

Помыв и убрав посуду, Мартин ушел в «Преступление и наказание», а я поставила пластинку — «Ты это или не ты, но ты не моя крошка». [22] Песня Луи Джордана (1944), ставшая джазовым стандартом, которую исполняли очень многие музыканты, в том числе трио «Сестры Эндрюс» вместе с Бингом Кросби. Название — будто специально для меня. Резкий, быстрый ритм так и звал присоединиться. Я лежала на диване, тихонько подпевая задорным сестричкам Эндрюс, за окном пылала зарница, но муж так ни разу и не оторвался от книги. Глядя в потолок, я удивлялась тому, как легко солгала мужу и как он ничего не понял по моим глазам. Совсем близко громыхнул гром, и я впервые за все время подумала, что, может, для всех будет лучше, если мы просто разведемся. От этой мысли захватило дух.

Пластинка доиграла до конца, и я убрала ее, стараясь припомнить кого-нибудь, кому развод пошел на пользу, но так никого и не вспомнила. Среди моих знакомых просто не было разведенных — ни осчастливленных этим событием, ни наоборот. В 1947-м разводились не часто. Дейв и Рэчел, конечно, огорчатся, и отец расстроится, но ничего, переживут. Та к надо. Кому нужна эта симуляция? И каково Билли расти в семье, где родители не разговаривают друг с другом? Разве не лучше расстаться и сохранить дружеские отношения, чем продолжать жить вместе, держась за то, чего уже нет?

Около десяти мы с Мартином отправились спать. Более или менее вместе. Помню, он пожелал спокойной ночи, поцеловал в щеку и повернулся ко мне спиной.

Я лежала, дожидаясь, пока его дыхание не перейдет на размеренный ритм глубокого сна, потом выскользнула из постели, сняла с дверной ручки сумочку и вытащила украденные страницы. К тому времени уже похолодало, я стянула с дивана вязаную накидку и набросила на плечи. Я не хотела, чтобы свет просачивался в спальню. Более того, не хотела, чтобы свет видели снаружи. Сознание вины загоняло меня в угол безумия. Я достала фонарик из кухонного шкафчика, села за стол и бережно разложила хрупкие листки в хронологическом порядке, с февраля по июнь. Это и впрямь были дневниковые записи, и я, сгорая от желания прочесть их, даже не задумалась о том, почему кому-то понадобилось вырывать их и прятать в Библию.

Февраль 1857

Она харкает кровью, и я близка к отчаянию. Все мои старания ни к чему не привели. Может быть, это какая-то другая хворь? В Йоркшире она похудела так, что стала похожа на скелет, но на сей раз лицо и тело болезненно распухшие, несмотря на отсутствие аппетита. Даже запах пищи вызывает у нее тошноту. Кашель тот же, а вот все остальное иное.

Я заставляю ее лежать в постели и сегодня прогнала индийца, явившегося к нашим дверям. Но когда я зашла к Фелисити, она отвернула голову, чтобы не смотреть на меня. Видимо, слышала его голос. Это больно ранит. Я же хотела сделать как лучше.

Среди сипаев нарастают протесты из-за этих патронов. Генерал Энсон заявил, что не станет потакать их глупым религиозным предрассудкам.

Скорее всего, это большая глупость именно с его стороны.

Февраль 1857

Наш старый мир рухнул и дал жизнь новому. У Фелисити будет ребенок, а индиец (должна ли я теперь назвать его имя?) — его отец. Мне нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли, я просто не могу заставить себя сидеть вместе с ними, когда они разговаривают. Он стучится в нашу дверь, и Фелисити нетвердой походкой выходит к нему из своей комнаты, яркие пятна румянца на щеках вянут с каждым ее шагом. Она слишком слаба и потому опирается на бамбуковую трость. Я сижу в кухне, пока они беседуют в гостиной.

Напряжение в стране все явственней, и порой я задаюсь вопросом, а не хочет ли он использовать Фелисити, чтобы усилить влияние среди собственного народа. Но стоит мне только заговорить об этом, как она упрекает меня в ревности. Фелисити не так уж далека от истины. Обида, тяжелая и холодная, засела глубоко в сердце, и причина тому — этот человек, пробравшийся в наш идиллический мир. Я не перестала любить Фелисити, когда полюбила Кэти. Потом мы стали жить здесь вместе, Фелисити и я, платонически, но тепло и очень дружно, словно единое целое. А он положил конец всему этому. Я понимаю, что это эгоистично, что нужно превозмочь обиду, но, ко всему прочему, я еще и боюсь. Напряжение между британцами и индусами нарастает, а во мне нарастает страх. Страх, ревность, смятение… Как бы я хотела вернуть нашу прежнюю безмятежную жизнь, а теперь еще и ребенок!