Элли Ньюмарк - Сандаловое дерево

— Он не?..

— Умер? О да.

— Но ведь других случаев…

Меня остановило выражение его лица.

— В басти — трущобах, где индусы и мусульмане живут бок о бок, — случалось и будет случаться всякое. Калькутта и Пенджаб — места особенно опасные. Здесь, — он сделал широкий жест, — вы живете среди европейцев. Здесь только индусы и сикхи. Насилие не коснулось нас и, надеюсь, не коснется. И все же, — он посмотрел на ранголи, — люди ощущают свою беспомощность, не так ли?

— Разве Лахор не в Пенджабе?

— Да, и волнения там уже имели место.

Я подумала о Мартине — как он, загорелый, в курте, с биди в зубах, ни дать ни взять беженец, садится на поезд до Лахора.

Мой возница задремал. Свесил голову на грудь, из уголка рта тянется по подбородку тонкая красная струйка. Лошадь тоже, если можно так выразиться, клевала носом, лениво отмахиваясь хвостом от надоедливых мух. Я постояла немного, слушая мерное сопение и оглядывая из-под ладони дорогу, по которой тащились люди и запряженные волами скрипучие повозки. Мистер Сингх сказал, что здесь живут индусы и сикхи, и, следовательно, здесь безопасно. Если свободно гулять можно только здесь да в колониальном квартале, решила я, то было бы неразумно не воспользоваться представившейся возможностью. Пройдусь пешком, а потом возьму тонгу и доеду до буддийского храма. Я расплатилась с возницей, надела темные очки и зашагала по дорожке.

Мощеная аллея заканчивалась на границе владений мистера Сингха. Сменившая ее пыльная, пропеченная солнцем дорога тянулась мимо индуистского храма. Из лежавшей на ступеньках кучки рванья высовывались две иссохшие коричневые ноги. Из храма несся жутковатый трубный звук призывавшей богов раковины, потом зазвенели пальцевые тарелочки, раздалось негромкое пение. Мистер Сингх говорил, что он не религиозный человек, но мне казалось, что он все-таки не чужд мистики. Было бы странно, если бы местные ритуалы обошли его стороной.

Я вложила монетку в руку нищего и, заглянув в открытую дверь, увидела статую Ханумана, бога-обезьяны, на его мудром лице застыла тень легкой улыбки, на шее висели гирлянды из ноготков. Входившие в храм почтительно ему кланялись, некоторые касались лбом пола, а один мужчина даже распростерся ниц, держа фимиам в вытянутых руках. В воздухе струился ароматический дымок. Какая-то женщина опустилась на колени перед высохшим и напоминающим паука пандитом, чтобы принять от него тику. Я вдруг осознала, что никогда не видела индуистский храм пустым, что в нем всегда, в любое время дня и ночи, кто-то есть. Чего бы ни достигал человек молитвой, сам этот акт явно удовлетворял некую глубинную человеческую потребность.

Я пошла дальше, держась тихих жилых улочек, с любопытством поглядывая по сторонам: здесь женщины развешивали на деревьях выстиранные ткани — не знакомые мне, но красивые одеяния; там мужчина на пороге чистил зубы веточкой дерева ним.

А потом я увидела труп.

Тело лежало на земле под тростниковой крышей открытого похоронного домика. Облаченные в белое люди сидели на корточках возле горки свежих цветов, бритоголовый мужчина неспешно разворачивал тело лицом в противоположную от меня сторону. Мартин рассказывал, что индусы перед молитвой над умершим кладут его лицом на юг, в направлении смерти. Я остановилась поодаль, чтобы не привлекать к себе внимания, и наблюдала за происходящим во все глаза. В смерти есть странное очарование.

Умершую завернули в желтое, бритоголовый опустился подле нее на колени и обрызгал тело священной водой. Держа руки ковшиком, он осторожно полил щеки и лоб, потом бережно промокнул краем рукава ухо, где, должно быть, собралось немного воды. Наблюдая за ним, я решила, что этот человек любил покойную. Может, сын? Обмакнув два пальца в горшочек, мужчина нанес на лоб умершей немного сандаловой пасты, после чего другие члены семьи помогли поднять ее на бамбуковые носилки. Тело укрыли розами, жасмином, ноготками, так что оно все, кроме лица, оказалось буквально погребенным под грудой цветов.

Мужчины пристроили носилки на плечи, один взял барабан, и процессия направилась к месту кремации под медленный похоронный ритм. Лишь когда они проходили мимо, я с изумлением увидела, что умершая совсем еще юная. И бритый мужчина, вероятно, не сын ей, а муж. Разумеется, я тут же представила, как Мартин подобным же образом готовит мое тело, а я — его.

Я смотрела им вслед, и грудь моя стеснилась.