Юрий Трещев - Город грехов

— Такая вот история с биографией… — привратник окутался дымом. — Жених виделся ей рыжим ангелом… давно девочку не видел… говорят, из руин женского монастыря она переселилась в пещеру Пана на Лысой горе, поет песни, угодные богу, и питается росой как кузнечик… что?.. нет, не надо ее жалеть, она в этом не нуждается… нет, нет, она вовсе не призрак… и не видимость… если вас интересуют подробности, поговорите с моей женой… она ходит ко многим, правда к ней почему-то никто не ходит…

Жена привратника на вопросы писателя отвечала уклончиво, но вежливо.

— Не знаю, что вам сказать… девочка то появляется, то исчезает… — женщина развела руками. У нее была привычка говорить уклончиво и оставлять фразы и мысли незаконченными. — Говорят, она сошлась с каким-то поэтом… он тоже не в себе… спускался в преисподнюю, искал там темы для своих поэм…

В створке зеркала писатель увидел бледное, размытое отражение блаженной. Можно было окликнул ее, но он сдержался. Все было так зыбко, шатко.

Писатель ушел, оставив довольно благожелательное впечатление от внешности жены привратника и ее манер, хотя и не без снисходительной иронии. Жена привратника была довольно своеобразной особой, впрочем, не лишенной женской привлекательности…

Писатель остановился у руин женского монастыря, на паперти которого родилась блаженная. Он стоял, смотрел и размышлял.

«Бедная девочка… что могла дать ей жизнь?.. лишь видения, которых она не могла объяснить, и смерть… женщинам доступно только то, что они чувствуют…»

Руины женского монастыря придавали пейзажу романтический колорит.

«Говорят, одно время монастырь использовали не по назначению, и по слухам там творилось нечто невообразимое… можно воспользоваться этими слухами и вот вам и роман ужасов… тут есть все нужное…» — Взгляд писателя скользнул по обломкам пилястр, колонн, остановился на приоткрытой двери, которая покачивалась. Он вошел в келью. Он стоял и смотрел на ложе, укрытое ворохом миртовых листьев, на разодранные обои, на пыльную, источенную молью занавесь, потом сел. Складки занавеси шевельнулись.

Писатель встал, и тени встали в беспорядке. Размытые полутьмой, они ожили, приобрели реальность, они угрожали.

«Показалось… нет там никого…» — подумал писатель, озираясь. Он уже шел по длинному переходу с полуразрушенными лестницами и множеством дверей, которые никуда не открывались. Из-за дверей доносились стоны. Писатель уже готов был поверить в явление душ умерших монахинь. Ему мерещилось, что кто-то из мертвецов преследует его.

Осыпались камни.

Писатель замер.

Из складок темноты вышел незнакомец в плаще.

«Кто он?.. роль сладострастного соблазнителя, преследующего невинную жертву, ему явно не подходит… что если он отец блаженной, страдающий не в меньшей степени, чем его жертва?.. история не окончена и предполагает продолжение с раскрытием тайны сомнительного происхождения и желанной разгадкой всего происходящего… хотя тема довольно рискованная… мотив преступления и наказания…»

С некоторым удивлением и страхом писатель смотрел на незнакомца. Во всем этом было нечто неподвластное разуму. Любопытство побудило писателя спросить незнакомца, кто он, но вопрос остался без ответа, а фигура незнакомца стала бледнеть и исчезла.

«Да и был ли он?.. всего лишь фикция… иллюзия… тень…»

Писатель вернулся в свою комнату.

Он стоял у окна и смотрел на город.

Увидев в створке окна бледное, размытое отражение блаженной, внимающей и сострадающей, он отвел взгляд.

«Чего я жду?.. я жду ночи… долгой ночи и весьма, весьма долгой… именно этого я жду… и уже вспоминаю эту ночь, хотя она еще только должна наступить… кто хоть раз сталкивался с сиренами и слышал их коварные песни, тот и без моих разъяснений поймет, что утолить жажду уже невозможно… воображение будет рисовать соблазнительные картины все более изощренных наслаждений…»

Наступила ночь.

Во сне писатель прогуливался в садах избранных и вместо лица носил личину, когда явилась блаженная. Нагота ее была украшена ожерельем из перлов. Толпа блудниц сопровождала ее. Одни шли впереди, другие следом.

Наполнив воздух благовониями, видение рассеялось.

«Я схожу с ума… — подумал писатель, еще не очнувшись от расслабляющей дремоты и оцепенения. — Только губами она коснулась меня, и уже трудно было остаться мне трезвым… о, позабыть бы конец… нет, не могу забыть, как она смотрела на меня и усмешкой чуть морщила губы… потом руку протянула, которую я поцелуями осыпал, и телом страстно прильнул к ее телу… она разделила мою страсть… шептала, люби меня, дразни, мучь… и я любил, дразнил, мучил ее… я готов был последовать за ней куда угодно, хоть в преисподнюю… с ней я мог обнажить все свои несовершенства… меня это скорее обрадовало бы, нежели огорчило… мои несовершенства могли бы уравнять нас… хотя, может быть, я заблуждаюсь… возможно, что она умеет маскироваться и скрывает свои достоинства… должен признаться, я сам к этому склонен… и я склонен к зависимости от женщин… они волнуют меня, заставляют делать нелепости, иногда ввергают в панику, подобную той, которую насылает Пан в полуденной тишине… они заставляют меня делать то, что я не хочу делать, но делаю… как объяснить эти странные порывы, эти извержения тьмы, живущей во мне?..»