Юрий Трещев - Избавитель

В коридоре Серафим столкнулся с полковником, за спиной которого маячил молодой человек с серым лицом, почти лишенным черт.

— Познакомьтесь, это мой племянник… только что из провинции, приехал учиться на еврея… — пробормотал полковник и усмехнулся. Чувствовал он себя не совсем уверенно. Молодой человек слегка склонил голову и с интересом и любопытством провинциала уставился на Серафима. — Он тут набросал сюжет… нечто вроде комедии… может быть, вы посмотрите… куда же вы?..

Серафим спустился по жутко скрипящей лестнице, повернул налево, обходя какие-то вещи, выставленные за дверь, потом направо и очутился на улице. Некоторое время он стоял, не понимая, где он. Мимо, позванивая и, как будто приседая на стыках рельс, прополз полутемный трамвай сорок пятого года с портретом Старика на переднем стекле…

— Это опять я… — Голос Фомы вернул Серафима к действительности.

— Да, ну и что?.. — спросил Серафим.

— Неужели вы меня не помните?.. — Фома несколько смешался. — В школе я был таким херувимчиком… и вечно с забинтованной шеей, досаждали фурункулы… — Фома хохотнул, как будто бес из него высунулся. — А где ваша кузина, или… не знаю, кем она вам доводилась… такая, рыженькая, на дамском велосипеде, все носилась с заводными куклами… Боже мой, как давно это было… ведь мы не виделись целую вечность…

— Вы обознались… — Серафим запрыгнул на подножку трамвая, который со стоном стронулся и, скрипя и покачиваясь, пополз к Нескучному саду…

Начался дождь. Капли косо плыли по стеклу, сбиваясь в угол окна. Серафим закутался в плащ и закрыл глаза…

В сумерках сна Серафиму виделось что-то темное, смутное, точно ночные птицы сновали у него над головой. Почувствовав прикосновение, теплое, мягкое, липко-влажное и ласкающее, он прошептал чье-то имя и на миг очнулся, попробовал вытянуть ноющие ноги, вскользь глянул в окно и снова уснул…

Из сна или из яви донеслись голоса. Он приоткрыл веки. Трамвай стоял на какой-то неведомой остановке. Призрачный желтоватый свет сочился сквозь дождь и стекла. В луже поблескивало отражение знакомой кирпичной стены.

«Вот так-так…» — Серафим понял, что пока он спал, трамвай сделал круг и вернулся к дому Графини.

Чье-то лицо текуче проплыло наискось, исчезло, снова появилось, придвинулось, обрастая рыжей щетиной, как в замедленной съемке. Серафим узнал агента и затаился.

Агент направился к передней двери трамвая, а Серафим выскользнул через заднюю дверь и пошел вдоль кирпичной стены. Услышав шаги за спиной, он свернул в арку и затаился в нише. Шаги затихли. Он нащупал решетку, толкнул ее и очутился в кромешной темноте. Где-то капала вода. Вытянув руки, он сделал несколько шагов, коснулся стены и по узкому проходу вышел на карниз. Он шел с опаской. Нетрудно было оступиться и упасть. Одно темное окно, другое, третье. Вспыхнул свет, пыльная полоса протянулась через улицу и уперлась в стену дома напротив. Серафим осторожно заглянул в окно и невольно отшатнулся, увидев Графиню, потом снова заглянул, приник к стеклу.

В складках гардин и теней обрисовалось лицо Кальмана.

— Да, планы у меня несколько изменились… — Кальман слегка сдвинул гардины. Створка окна качнулась. В отражении стекла обрисовалась фигура Графини, ее бледное двоящееся лицо.

— Ты надолго?.. — спросила она.

— Я проездом… выглядишь ты неважно…

— Мне нездоровится… чувствую себя довольно скверно… — Вскинув руки, Графиня поправила волосы. Они вились, падали локонами на лицо, рассыпались по плечам. Сквозь пряди она наблюдала за Кальманом и прислушивалась к звукам фортепьяно, доносившимся откуда-то из этажей дома. Звучала одна и та же музыкальная фраза, без конца повторяющаяся. — Где ты остановился?..

— В гостинице…

— Разумеется… в каком-нибудь захудалой гостинице с пыльными пальмами и геранями в горшках… не понимаю, как ты можешь вести такую жизнь… чего-то ждать, опасаться, вздрагивать от голоса за спиной, от жеста, в ужасе, что тебя узнали, выследили… можно с ума сойти от всего этого… — Она закрыла глаза, не в силах сдержать слез. Ей вспомнился сырой и гулкий подъезд, винтовая лестница, звуки шагов, отголоски. Кальман долго не открывал ей дверь. В комнате было сумрачно. Стены сплошь завешаны желтыми, сморщенными от клея афишами. Кальман был несколько смущен ее неожиданным появлением, как-то некстати смеялся и оглядывался. Он как будто чего-то опасался. И на это у него были все основания.

Графиня не могла вспомнить, что она сказала ему, и что наговорил ей Кальман со свойственной ему истеричностью и в каком-то странном восторге.