Лукас Берфус - Сто дней

Отчаянное положение Поля не оправдывало его поведения. Почему он обратился ко мне? У него не было никого, кто был бы ему и Инес ближе, чем я, и это испугало меня. Он, несомненно, считал меня своим лучшим другом, и мне показалось, что это обстоятельство ужаснее, чем подхваченная им зараза. А к кому в подобной ситуации с такой просьбой обратился бы я? Долго думать не пришлось. К Маленькому Полю — человеку, мне совершенно чужому. И все же более близкому, чем все остальные. Непоседливый Мисланд не стал бы слушать меня дольше десяти минут. Я был лучшим другом Поля, а Поль — моим. Он не был хорошим другом. Нет, не был, но другого просто не существовало. А как можно отказать своему лучшему другу в просьбе, от выполнения которой зависит здоровье его жены? Может быть, я бы и пошел ему навстречу, но не успел. Через три дня, в четверг, вечернюю тишину над Кигали разорвал взрыв. Кто-то сбил самолет президента. Той же ночью жизнь в Кигали превратилась в кромешный ад, и в таком состоянии городу и всей стране пришлось пребывать сто дней — и даже чуть дольше.

Меня всегда удивляли плюсы и минусы моей телесности. Например, мне надо сесть в машину, чтобы из одного места попасть в другое, и для этого нужно время. А теперь вот я могу просто заползти за аварийный генератор, чтобы спрятаться от Поля. Хоть я здесь, но меня не видно, и если я не буду шевелиться и шумно дышать, то этого будет достаточно, чтобы Поль меня не нашел.

Я ощущаю запах дизеля, вокруг такая темнота, что цифры прямо-таки горят на циферблате моих часов. В нише сыро, еще стоит запах падали, хотя собак я убрал. Боюсь, что компанию мне могут составить гекконы и мокрицы, но вообще-то убежище удобное и чуть ли не уютное. Можно прислониться спиной к стене и смотреть вверх, на крону эвкалипта. Коротая время, пытаюсь определить, какие птицы в ней обитают. Маленькая, невзрачная, бегающая вверх-вниз по большой, раскидистой ветке — это, должно быть, птица-мышь. Появляется доминиканская вдовушка, но сарыч не терпит гостей. Я маню его тихим посвистом, пока в голову не приходит простая мысль: о том, где я прячусь, ему лучше не знать. Однако, услышав зов, он наклоняет голову и косится левым глазом в мою сторону. Потом поворачивается, слегка подскакивает, покидает насиженное место и садится на одну из нижних, более тонких ветвей, исчезая из узкого проема меж каменной оградой и железной панелью, который мною просматривается. Я втискиваюсь в нишу поглубже, выжидаю несколько минут — сарыча не видно и не слышно, — и тогда я разрешаю себе расслабиться, откидываю голову и вытягиваю из ниши правую ногу: если кто-нибудь заглянет за генератор, то непременно ее увидит.

Часа через три задница начинает побаливать; шерстяное одеяло я оставил в доме совсем некстати. Хорошо, что на мне вельветовые брюки. По моим расчетам в нише придется просидеть не менее суток.

Полдень. Многие толкутся возле отеля «Меридиан», вторая группа собирается у Французской школы, всего человек семьдесят — женщины, мужчины, дети. Я знаком с планом эвакуации — сам его печатал и рассылал соотечественникам. Я им не завидую. К Полю, Марианне и всем, кто, подобно крысам, покидает тонущий корабль, у меня нет никаких чувств, кроме презрения.

Раздаются хлопки выстрелов, звучат они где-то неподалеку, скорее всего близ кафедрального собора, — короткие очереди из французских автоматов. Все главные артерии города перекрыты заграждениями. Об этом позаботились ополченцы. Я видел трупы, когда ехал сюда из посольства, — видел их наверху, за обочиной авеню Армии. В первый момент подумал, что в кювет вытряхнули целый мешок ветхой одежды. Свет уже утратил яркость, вещи лежали большой грудой, и только потом, сбавляя скорость, я разглядел голые ноги и что-то гладкое, поблескивающее, как кость. Ополченцы закричали, ощущение было не из приятных, но уже через секунду-другую они раздвинули утыканные гвоздями доски и взмахами рук позволили ехать дальше.

Теперь они наверняка заметили мое отсутствие. Марианна просматривает список, выкликает каждое имя и, только называя мое, не получает ответа. На розыски она пошлет Поля — в этом я уверен. Никто из посольских не известен ополченцам так, как маленький Поль. Они знают, что он работает на швейцарцев, а швейцарцев трогать запрещено.

Ворота открываются, я слышу шаги по гравию, слышу, как кто-то зовет меня.

Но я не отвечаю.

Вбирая голову в плечи, сгибая спину, забираюсь в нишу еще глубже.

Он не обнаружит меня, даже если вздумает заглянуть за аварийный генератор.