Лукас Берфус - Сто дней

По мнению Мисланда, наша привязанность к этой стране проистекала прежде всего из того факта, что здесь не было негров. Люди хоть и выглядели как негры — с черной кожей и курчавыми волосами, — на самом же деле это были африканские пруссаки: пунктуальные, любящие порядок, изысканно вежливые. Они не плевали на пол, ненавидели музыку, танцевали кое-как. А главное, у них функционировали органы государственной власти, они строго исполняли распоряжения и поручения абагетси, то есть больших начальников, в работе были надежны и ни на что не роптали.

К тому же мы были там, ибо были там всегда — с начала 60-х годов. Эту страну мы считали своей, она принадлежала нам точно так же, как принадлежала аборигенам. Мы были частью их истории, а они — частью нашей. Когда создавалась дирекция, мы подыскали себе страну, подобную нашей. Маленькую, гористую, населенную молчаливыми, недоверчивыми сельскими тружениками. И элегантными коровами длиннорогой породы. В шутку мы называли эту страну нашей коронной колонией. Чиновники, которые во время моего пребывания там занимали высокие посты в центральном аппарате, — начальник сектора, руководитель оперативных служб, все, кто определял политику дирекции, — провели свои первые годы в Кигали. Молодых людей с университетским образованием возмутило убийство Лумумбы. Бурные события в Конго пробудили в них живой интерес к политике. Им хотелось построить современную страну, укрепить демократические институты, вырвать экономику из лап империалистов, обучить крестьян, составлявших девяносто процентов населения, передовым методам ведения сельского хозяйства. Они основывали кредитные товарищества, чтобы ослабить зависимость от чужеземного капитала. Строили кирпичные заводы, чтобы перерабатывать местную глину и избавиться от импорта стройматериалов. Выводили новые сорта фасоли, боролись с эрозией, осуществляя проекты по разведению лесов. Сюда направляли инженеров-лесоводов, агрономов и зоотехников. Мужчин и женщин с кипучей энергией. Дирекция считала себя не учреждением, а предприятием. Мы не управляли — мы созидали засучив рукава и потому с недоверием относились к чиновникам, просиживающим штаны в МИДе, которому дирекция подчинялась по административной линии. Дипломаты и иже с ними, люди, действующие по принципу «как бы чего не вышло», были нашими сущими врагами, и больше всего мы ненавидели политику. В нашем понимании она была стратегией дьявола, призванной удерживать людей от оказания деятельной помощи. Политики ничего не делали — они произносили речи. В этой стране политиков не было. Была только партия Единства, членом которой каждый ребенок становился сразу же после своего рождения. Не было ни свободной прессы, ни права свободного выбора местожительства — это была диктатура, но во главе с благоразумным, порядочным, сознающим свой гражданский долг диктатором. Мы называли его просто Хаб: полное имя слишком длинное, выговорить его невозможно. Человек матерый, по-местному умугабо, прошедший, как старый воин, огонь, воду и медные трубы. И в то же время скромный и самоотверженный: он не уклонялся, например, от субботних общественных работ, принимать участие в которых был обязан каждый гражданин страны. Ему давно простили, что семнадцать лет тому назад он, в звании генерал-майора, сверг первого президента страны и отправил его на тот свет вместе с самыми верными соратниками. Новый президент был богатырского роста, пятидесяти лет от роду и силен, как молодой бык. Робкая улыбка показывала щербину — могучий рубака с лицом ребенка, он бок о бок с простыми селянами копал траншеи, закладывал водопроводные трубы, осушал болота. Специалисты по оказанию помощи — от частных организаций, христианских или социалистических, от государственных агентств бельгийцев или канадцев, равно как и от сообщества земли Рейнланд-Пфальц, — мы все обожали этого генерал-майора. Он ограничил расходы на вооружение до незначительной суммы, боролся с коррупцией и позволил себе иметь лишь две, известные всей стране, слабости: коллекционировал китайские антикварные вещи и был женат на женщине, которая держала в своих руках все нити управления страной. Мои коллеги сравнивали ее с леди Макбет: она всегда заботилась о своей выгоде и о выгоде Акацу — Малого дома, как называли ее клан.

Отвергая диктатуру как форму правления, мы считали, что демократия — это привилегия городских элит. И твердо придерживались этого мнения. Мы учились в школах и университетах, здешние же крестьяне были в большинстве своем неграмотными и легко поддавались любой пропаганде. Свободные выборы не принесли бы с собой ничего, кроме хаоса, разгула насилия и обнищания. Чтобы привлечь аборигена к участию в политической жизни, нужно было сначала сформировать его сознание, а для этого изменить условия его существования. Мы, эксперты, знали: здесь был не лучший из миров, но и далеко не худший — по крайней мере, в конце первой пятерки среди худших. И это нас устраивало.