Жаклин Арпман - Полная безнаказанность

Весьма достойное применение состоянию Фонтанена.

— Я никогда не воспринимал вас как служанку.

— Это потому, что я себя таковой не ощущала.

Мадлен достала стаканы.

— За руль вы не сядете, так что я с чистой совестью могу вас угостить. Что будете пить?

Выбор у нее был богатый.

— Пожалуй, продолжу пить вино.

— Я тоже. Никогда не любила крепкие напитки.

Среди многих необходимых вещей в гостиной находился и небольшой холодильник, предназначенный специально для вина и поддерживавший в нем нужную температуру. Она достала из него бутылку, передала ее мне, и после того как я ее откупорил, мы устроились со всеми удобствами.

— Вы наверняка не перестаете удивляться произошедшим у нас переменам?

— Это еще слабо сказано.

Мадлен долго молча смотрела на меня, и я вдруг почувствовал: что-то меняется. Она отвернулась, уставилась взглядом в пустоту и как будто потемнела лицом.

— Вам известно, откуда взялись деньги.

Это прозвучало как утверждение.

— И вы не понимаете, почему я об этом не говорю.

Меня снедало любопытство, и я решил обойтись без лицемерных ужимок.

Она продолжила, по-прежнему не глядя на меня.

— Юридически все просто: Фонтанен сделал Альбертину своей единственной наследницей. Других родственников у него не было, так что опротестовать завещание никто не мог! Вот так все и произошло. — Она наконец подняла на меня глаза. — Именно так. Как банально, не правда ли? Прошлогодняя эпидемия гриппа оказалась очень тяжелой. Если человеку шестьдесят восемь, осложнения гораздо опасней, чем в молодости. Врачи сделали все, чтобы спасти Фонтанена.

Я сидел совершенно неподвижно, как охотник в засаде, знающий, что малейший шорох может спугнуть дичь. В голове промелькнули и тут же растаяли два вопроса: Какой охотник? Какая дичь?

— Иногда медицина оказывается бессильной.

Я почувствовал, что должен как-то отреагировать, хотя бы кивнуть.

— Его держали в интенсивной терапии, давали кислород, подключили к электрокардиографу, каждые десять минут переливали кровь, короче — ничего не упустили, но с сепсисом справиться не сумели.

Мадлен снова отвернулась. Мне показалось, что в воздухе как перед грозой повисло электричество.

— В отделении умер не только Фонтанен. Врачи пытались спасти еще двух больных — семидесятилетнего мужчину и старую даму. Она умерла первой, следом за ней ушел Фонтанен, а час спустя — тот старик. Невероятно, с каким упорством доктора сражались за жизни этих людей. Но они проиграли битву. — Мадлен тяжело вздохнула. — Во всем этом нет ничего загадочного, не так ли?

Сама ее фраза была загадкой. Я больше не мог притворяться:

— Одно то, как вы об этом говорите, заставляет меня думать, что есть.

— Вся больница работала в режиме «скорой помощи». Грипп косил людей направо и налево, во всех отделениях. О, все было не так трагически, количество смертельных исходов не достигло критического уровня, но наш район пострадал особенно сильно.

— Мадлен, что вы пытаетесь мне сказать?

— Вы уверены, что хотите услышать?

У кого нашлись бы силы ответить «нет»?

— Вы все для этого сделали.

— Это правда.

Она лукаво улыбнулась. И как будто стряхнула с себя груз тяжких воспоминаний, снова став той Мадлен, которую я знал — непревзойденной и неутомимой рассказчицей.

— Учтите, мой рассказ может растянуться на всю ночь, а вы, наверное, хотите спать.

— Не дразните меня.

— Но вы только что отказались от кофе.

— Тогда вы не обещали мне рассказа.

— Сдаюсь.

— Это означает, что теперь вы меня угостите?

— У меня здесь есть все, что нужно, не придется даже спускаться в кухню. Я только попрошу вас набрать воды в ванной, — ответила Мадлен, вручая мне графин.

Когда я вернулся, кофеварка была уже заправлена. Мадлен попросила меня достать чашки, поставила на столик коробку печенья, и мне показалось, что эти привычные действия помогают ей, что называется, разогреться , как это делают артисты и танцоры перед выходом на сцену.

Первые слова Мадлен совсем меня не удивили.

— Вы знакомы с девочками. Вы видели Альбертину. Несмотря на все различия характеров, их объединяет главное: все они — ла Дигьер.

Мадлен выдержала паузу, словно хотела, чтобы я прочувствовал ее слова:

— Они — ла Дигьер. Именно так. Протекающая крыша, сломавшийся котел парового отопления, расшатавшаяся ступенька лестницы заставляли их страдать. Они как будто сами заболевали. Когда у меня разыгрывается артроз, я забываю обо всем на свете и мечтаю об одном — чтобы боль наконец отступила. За это я могла бы прозакладывать душу дьяволу, если бы точно знала, что у меня есть душа, и верила, что дьявол существует и желает заполучить мою жалкую душонку. Боль пожирает меня, я перестаю быть собой и превращаюсь в сгусток боли. Для них отсыревшее пятно на потолке в кухне было подобно разыгравшемуся ишиасу или угрозе инфаркта. И они сделали все, чтобы спасти свою жизнь.