Жаклин Арпман - Полная безнаказанность

Они ушли. Я вспомнил вчерашнее веселое застолье, шутки и смех сотрапезников и подумал, что они упражняются в остроумии, как в фехтовании, чтобы быть в форме, когда разгорится битва. Они были стойкими бойцами, слово «капитуляция» отсутствовало в их лексиконе. «Ла Дигьер» был их счастьем, как любовник составляет счастье возлюбленной. Они смеялись, потому что были счастливы жить в этом доме, он баюкал их в объятиях своих оголенных стен, и, проходя по мощеному двору, они слышали эхо шагов предков и чувствовали, как в груди у них бьются сердца многих поколений. Здесь им было комфортно, как в собственном теле, дом был для них второй кожей, единственным сокровищем, которым по-настоящему можно владеть до самой смерти, после которой дом перейдет к их детям, а потом к внукам.

Я вспомнил о своей светлой просторной квартире, которую полностью перестроил и отделал по своему вкусу, довольно строгому, а по мнению моей матушки, так и вообще пуританскому: там нет случайных вещей, обстановка безупречна, царят покой и гармония, но у меня нет наследника, и я не знаю, что станется с моим домом после моей смерти, и это сильно меня удручает. Вопреки моей человеческой природе, которая велит мне прислушиваться к голосу рассудка, путая чувствительность с сентиментальностью, я не пытался прогнать печаль.

Я вышел из комнаты незадолго до ужина. Большая гостиная утопала в полумраке. Я нашел выключатель сбоку от двери и зажег свет: на конце провода висела голая лампочка. Оглядевшись, я понял, почему мне так не понравились обои: на стенах не было никаких украшений, а XVIII век предполагал декоративные панели и лепнину. Все было демонтировано, само собою разумеется, продано, а потом заново оштукатурено и обклеено обоями. Когда это случилось? В семнадцатом году? Или уже после двадцать девятого? Следовало бы просто выкрасить все бледно-серой краской, но, вероятно, желая задекорировать разорение, гостиную оформили на слегка старомодный манер, по вкусу тогдашней хозяйки «Ла Дигьер».

Я был один и снова поддался любопытству. Большая комната, примыкавшая к спальне Альбертины, пустовала, следующую, должно быть, иногда использовали как спальню для гостей: здесь стояли кровать, шкаф и сильно пахло затхлостью. Я понял, почему меня здесь не поселили: чтобы сделать помещение обитаемым, его пришлось бы три дня кряду проветривать, настежь распахнув окна, да промывать пахучими моющими средствами. Здесь, как и в галерее, камин разобрали и заменили маленькой дровяной печкой. Осталось ли в этом доме еще хоть что-нибудь ценное?

Пора было отправляться на кухню.

Семья сидела за столом, и Мадлен подавала еду, не дожидаясь моего появления. Значит, меня считают своим. Я удивился, увидев Жерома и Антуана: похоже, они ужинают здесь каждый вечер — на полупансионе, за двадцать евро? — подумал я, уже без давешней иронии.

Предметом жаркого спора был Сарин грузовичок: Жером подыскал тормоза на стоянке разбитых автомобилей, но клялся, что делает это в последний раз, предупреждал, что они не в лучшем состоянии и что, продолжая в том же духе, Сара рискует разбиться в каком-нибудь повороте.

— Роль сиротки, мамочка, не подходит к моему типу лица, — сообщила Адель.

— Прежде чем врезаться в дерево, не забудь назвать сестре пароли ко всем файлам, — добавила Клеманс.

— Не знаю, как я выбью из Мерсье, Ларсенуа и Патюрье деньги, которые они тебе должны, — пожаловалась Шарлотта.

— А без этих денег мне вас не прокормить, — подвела итог Мадлен.

Теперь я понимал, что эти дурацкие шутки были признаниями в любви.

— Вы ужасные пессимистки. Я никогда не езжу быстро.

— Послушай, — сказал Жером, — за полторы тысячи евро я подберу тебе приличную подержанную тачку.

— И где мне взять эти деньги?

Я вспомнил, сколько стоила моя машина, и залился краской стыда. Стоит ли предложить им денег? Они не возьмут. «А как мы будем возвращать долг?» — со вздохом ответила Сара на предложение Шарлотты взять кредит.

— Когда ты в следующий раз решишь подвезти голосующую на дороге корову, твоя подвеска не выдержит.

— Коровы не ездят автостопом!

— Недавно ты сама подвезла барана до операционной.

— Не могла же я его оперировать в хлеву! Там антисанитарные условия.

Так они пикировались, пока всех не одолел хохот, и я сказал себе, что в подобном отношении к катастрофическим ситуациям и состоит умение жить.

Чуть позже Антуан спросил, хочу ли я осмотреть перекрытия здания. Я с восторгом согласился и неожиданно для себя заговорил о красоте несущих конструкций и о том, какое это наслаждение — любоваться гармоничностью элементов, приводил в пример дом Жака Кёра в Бурже и амбар в Лиссвеге. Я плохой оратор и редко бываю так многословен и велеречив, но они слушали меня чрезвычайно внимательно. Аудиторию не смущали ни корявые фразы, ни повторы, их интересовала суть, а не форма, они задавали вопросы, а если я забывал слово, мне тут же его подсказывали. Естественность этих женщин и меня заставила вести себя естественно — целых десять минут! — за что я буду им вечно благодарен!