Яков Шехтер - Любовь на острове чертей (сборник)

Удивительно, но с его уходом дела в фирме явно пошли в гору. Сначала прибавился охранник перед подъездом, затем матовую заезженность отечественного разъездного бобика на четырех колесах сменил лакированный шик иномарки. Спустя три месяца офис расширился, захватив соседние помещения. Сменилась и вывеска, из завлекающе-цветастой став солидно-нейтральной. Когда же оконные стекла заменили на зеркальные, позволявшие обходиться без занавесок, Праведник явственно ощутил запах больших денег, стекавшихся в контору.

Этот запах ощутил не он один. Проходя в очередной раз по другой стороне улицы, он издалека заметил толпу, собравшуюся напротив офиса. Взволнованные зеваки плотным кольцом окружили косо припаркованную «скорую помощь» и милицейскую темно-синюю машину.

— Что случилось? — спросил Праведник, перейдя улицу. Ему никто не ответил.

— Несут, — крикнул кто-то из открытой двери парадного. Толпа расступилась, и санитары деловито вытащили один за другими две пары носилок. Под окровавленными простынями угадывались очертания человеческих тел. Порыв ветра откинул угол простыни и Праведник увидел бледно-синее лицо президента. Посредине лба чернела кровавая вмятина.

— Контрольный выстрел, — прокомментировали в толпе. — Профессионал работал.

— Заказали, значит, — равнодушно согласился другой голос. Праведник резко обернулся, но не успел увидеть говорившего.

— Одни воры других уложили, — злобно бросила краснолицая бабка, плотно повязанная дешевым платочком. — Стекла-то какие отгрохали, ни стыда, ни совести. Людям есть нечего, а они, тьфу, — бабка сплюнула и растерла слюну ногой.

— Нехорошо на покойников плевать-то, — произнес тот же голос.

— На воров можно, — отрезала бабка и плюнула еще раз.

— Да не воры они вовсе, — хотел возразить Праведник, но осекся на полувздохе. Слова были излишни.

На «скорой помощи» завертелась мигалка и автомобиль начал медленно протискиваться через толпу.

— Папрашу асвабадить праезжую часть, — милиционер с мегафоном в руках был настроен весьма решительно.

— Асвабаждаем праезжую часть! — бодро орал мегафон. — Паднимаемся на поребрик, все паднимаемся на поребрик.

— Деревня, — крикнули из толпы. — Не поребрик, а бордюр.

— Все паднимаемся на бардюр, — на той же ноте продолжил милиционер. — Асвабаждаем праезжую часть!

Праведник выбрался из толпы и побрел вдоль улицы. Смерть прошла так близко, так доступно. Пушкинское «и я бы мог» навязчиво повисло на полях сознания. Носилок, выносимых из офиса, должно было быть трое.

Мглистый вариант несостоявшегося будущего приводил в ужас. Своими силами он бы не отразил натиск Софьи и рано или поздно, а, скорее всего, рано, вернулся бы на работу. Да, вернулся, составив план условно-обязательных занятий по вечерам. И ему бы досталось удивленно взирать на профессионала, сноровисто извлекающего из-под плаща пистолет с глушителем.

Приказ Ребе спас его от контрольного выстрела, и теперь вся его жизнь, каждый шаг по черному, покрытому лужами асфальту, каждый вдох прозрачного осеннего воздуха, каждая мысль, приходящая в непробитую посреди лба голову, принадлежали Ребе.

Вместо синагоги Праведник отправился домой. Софья удивленно поглядев на мужа, выслушала его сбивчивый, всмятку — скорлупа вместе с белком и капельками желтка — рассказ, охнула и прикрыла рот ладонью. На Праведника уставились два испуганных глаза. Она боялась, один из немногих на свете людей, страшащихся за его, Праведника, жизнь и благополучие.

Он неловко обнял Софью, ткнулся носом в щеку, полуприкрытую так и не опущенной ладонью, ощутил мокрое и горячее, капающее из глаза, и задохнулся от любви.

— Б-же мой, — шептала Софья, растерянно вздрагивая, — Б-же, Б-же ты мой!

После освобождения от оков ежедневной занятости, жизнь Праведника несколько лет оставалась неизменно-устойчивой. Каждое утро он отправлялся в синагогу, где проводил в молитвах и Учении большую часть дня. Их было пятеро, новичков пустившихся вслед за раввином в путешествие по таинственному лесу чарующих сведений, изложенных плохо понимаемым языком.

Мелочь и медлительность привычного мира оставались вне стен синагоги, а внутри, прямо по гладкой поверхности страниц были рассыпаны с безудержной щедростью драгоценные камни. Стоило поднести один из них к глазу, как за серым фасадом оцепеневшей реальности открывалась пульсирующая новизной явь.

Наверное, так мог бы почувствовать себя зритель, перенесенный по мановению волшебной палочки из угрюмого черно-белого синема начала двадцатого века, со смехотворно-быстрыми движениями героев на тусклом экране, сопровождаемые развязным лабаньем усталого пианиста, в зал стереоскопического цветного кинотеатра, оснащенного квадрозвуковыми эффектами, подъемом и опусканием кресел, дрожанием пола и даже водяной пылью, смачивающей, по ходу развития сюжета, лица потрясенных зрителей.