Якоб Аржуни - Идиоты. Пять сказок

— Пошпионить?

— Ну, поразнюхать, о чем сотрудники агентства говорят после работы.

Прежде чем Макс сообразил, что ответить, барменша поставила перед ними пиво и джин с тоником. Софи подняла свой бокал, кивнула Максу и сделала большой глоток.

— Ты что, рехнулась? — произнес он наконец, когда она поставила бокал на стойку.

Не обращая на его слова никакого внимания, Софи спросила:

— Угадай, с кем я встречалась сегодня вечером? С Ниной. И знаешь, что мы решили? — Она снова слегка наклонилась к нему, ее прозрачные глаза выражали презрение.

— Нет, — ответил Макс и невольно высокомерно улыбнулся. — Но ты наверняка мне сейчас скажешь.

— Очень остроумно. Да ведь все знают, малыш Макс — он такой. Всегда шутит и заботится о рабочей атмосфере.

— Это что, плохо? — Макс говорил подчеркнуто дружелюбно и был очень доволен собой, тем, что ему удалось найти этот независимый, ироничный тон. Мыслитель и руководитель, с отцовским всепрощением принимающий мелкие колкости Софи. А может, она вообще лесбиянка? Об этом он раньше не думал.

Нетерпеливым движением руки Софи отмела его вопрос.

— А решили мы вот что: без тебя Ронни все равно оставался бы засранцем, но с ним можно было бы разговаривать. Потому что из-за тебя, из-за того, что ты, приживал, вечно вклиниваешься между нами, исправляешь его ошибки и так все устраиваешь, что мы скрипя зубами вынуждены делать вид, что всем довольны, дело никогда не доходит до настоящего спора.

Макс наморщил лоб и склонил голову набок. Что она говорит? Кажется, она совсем свихнулась. Кроме того, когда она говорила, у нее изо рта брызгала слюна.

— А с Ронни можно спорить. Потому что он все что угодно, только не трус. А иногда у него даже прорезается чувство юмора. Но ты! Что можно сделать, когда между нами стоишь ты! Конечно, он рад, что у него есть человек, оберегающий его от всяких неприятностей — если надо, даже за счет собственного кошелька. Сколько ты хотел заплатить Нине, чтобы она перенесла отпуск и заткнулась?

Макс чуть было не рассмеялся, настолько абсурдными показались ему эти слова после вечера с Ронни. Он машинально потянулся за пальто.

— И все это только для того, чтобы стать необходимым. Потому что ты прекрасно знаешь: если в «Гуд ризонз» есть абсолютно лишняя и непродуктивная должность, так это твоя. И если Ронни когда-нибудь сообразит, что ты гасишь не только все неприятные, но и все конструктивные дискуссии, он, наверно, начнет выяснять, а что ты еще умеешь, кроме как не давать конфликтам вырваться наружу?

Макс покачал головой, стараясь всем своим видом показать, что ему смешно:

— Какая чушь. Я как раз только что убедил Ронни, что мы снова должны стать командой.

— Ясно. Лучше всего с голубем мира на логотипе. Как раз то, что тебе надо: с этого момента «Гуд ризонз» больше уже не будет предприятием с сотней служащих, зарегистрированным на бирже, а станет радостным отрядом единомышленников с общими целями. Могу точно представить себе, что ты говорил: непринужденная рабочая атмосфера, доверительные отношения, благодаря этому — командный дух и полная самоотдача, равная ответственность, креативность и в результате необыкновенный успех. — Софи глубоко вздохнула, а потом бросила Максу в лицо, брызгая слюной: — Да, тут уж будет, что придется гасить! И сглаживать! И устраивать! Ведь, по твоему мнению, сейчас лавочка едва держится на плаву, но вот если мы все возлюбим друг друга!..

Макс нырнул в пальто. Это было просто невозможно вынести!

— Ты просто уже затерроризировал все агентство своим проклятым трусливым желанием сохранить равновесие и взаимопонимание!

Не глядя на Софи, Макс поднялся с табурета, бросил на стойку первую попавшуюся купюру, какая нашлась в кармане, и вышел из бара.

Ловя такси, он размышлял: что ей, собственно, было надо? Наверно, просто поиздеваться над ним. Поиздеваться над кем-нибудь. Вот ведь идиотизм.

В свои двадцать пять Пауль был из тех, на кого возлагали большие надежды. После двух лет Берлинской киноакадемии и двух короткометражных фильмов, получивших очень высокую оценку, он считался у своих учителей, кинокритиков и прокатчиков самым большим талантом своего поколения. Даже те, кому были неприятны его честолюбие и непоколебимая, порой фанатичная воля всегда и повсюду добиваться успеха, вынуждены были признать: среди сокурсников он был единственным, обладавшим данными для того, чтобы сделать выдающуюся карьеру. Остальные студенты писали сценарии о проблемах влюбленных парочек, веселых недоразумениях или истории мелких жуликов, называли своими образцами Трюффо, Билли Уайлдера и конечно же «Злые улицы» Скорсезе, а получив задание для семинара, долго размышляли, заставить ли своего отчаявшегося героя, которому предстоит признаться жене, что его уволили, идти по улице сгорбившись или как раз наоборот, шагать преувеличенно широкими шагами. А в сценариях Пауля речь шла всегда по меньшей мере о великой любви, дружбе и смерти, его кумирами были Леоне, Коппола и Симино, а отчаявшийся мужчина приползал домой в стельку пьяный на карачках, блевал в прихожей и на жену и между прочим громко заявлял, что в фирме его выбрали лучшим сотрудником года. И еще: остальным на эту маленькую сценку было в общем-то наплевать, и во второй половине семинара они с удовольствием были готовы от нее отказаться. А Пауль развивал ее: чтобы отпраздновать этот день и извиниться за испачканное платье, герой вел свою жену вечером в дорогой ресторан, встречал там директора по кадрам, который утром его уволил, и закалывал жену, прежде чем она успевала узнать правду. Затем Пауль одалживал необходимые деньги и делал из этого шестиминутный широкоэкранный фильм.