Владимир Файнберг - Итальянская записная книжка

«Джабраилыча» Артур увидел когда стоял в длинной очереди к стойке контроля. Снова дымя сигарой, старик прошёл вперёд всех, хвастливо тыкал протестующим русским паспорт гражданина Италии. Заодно провёл и своих ухмыляющихся бандитов.

Эти улыбочки, эти стриженные затылки были последним напоминанием о России.

У выхода из аэропорта Маша все‑таки заставила Артура содрать куртку. Запихнула её в урну.

Теперь он стоял рядом с сумками в белой рубашке с короткими рукавами, синих джинсах, ожидая среди снующей толпы пока она поменяет часть долларов на лиры. Потеряв из поля зрения Машу, он почувствовал себя маленьким мальчиком.

«Рисковый пацан, — думал он о себе. — Кончилось твоё время приключений и путешествий. Зачем это Господу нужно было вытащить тебя в таком виде?»

— Все в порядке, — сказала Маша, подхватывая сумки. — Берём такси, переезжаем на железнодорожный вокзал.

— Минуточку! Я хотел бы купить цветы, найти могилу Феллини.

— Пожалуйста. Но сначала нужно узнать расписание поездов, приобрести билеты, заранее позвонить Донато, чтобы встретил.

Когда ехали в такси окраинными улицами Римини, Маша узнала у водителя, что кладбище находится совсем в другой части города, не по пути.

Не по пути оказалось и Адриатическое море. Малолюдные улицы с выжженными солнцем пальмами мелькали за окном такси, маленький сквер с уродливым фонтаном посередине, из которого не била вода; бетонные заборы с налепленными аляповатыми афишами… Вспомнился фильм «Вителлони», снятый Феллини лет тридцать назад, кадр: трое парней, одурелых от тупости провинциальной жизни, безнадёжно стоят на конце пустынного причала, глядя на пустынное море… именно здесь, в Римини, прошла молодость Феллини. Отсюда вырвался он в столицу в Рим. Всю жизнь снимал пронзительные фильмы о грешном человечестве.

Когда‑то юношей и ему, Артуру, довелось жить в подобном приморском городе — провинциальнейшем Сухуми. Вот так же стоять зимними вечерами на пирсе, следить за далёкими огнями теплохода… Молодость особенно остро чувствует своё одиночество в мире.

— Маша, вы осознаете, что мы с вами в Италии?

— Ещё не знаю. Все‑таки хочу мороженное.

Это решительное существо было ещё ребёнком, девочкой.

После того, как на маленьком железнодорожном вокзале выяснилось, что ближайший поезд на юг прибудет в Римини через тридцать пять минут и были куплены билеты, а заодно и карта Италии, и Маша позвонила дону Донато, они пересекли шумную привокзальную площадь, сели под пёстрым тентом за один из столиков маленького кафе. Заказали Маше вазочку мороженного, Артуру кофе «капуччино».

Вот теперь мы, кажется, в Италии. — неуверенно сказал Артур, хотя все вокруг продолжало напоминать доперестроечный Сухуми в разгар курортного сезона: изнывающие от зноя бесчисленные группы туристов в шортах и майках с рюкзачками на спинах, гудки автобусов.

Маша сидела спиной к площади и целиком была поглощена поеданием мороженного, в которое был воткнут крошечный разноцветный зонтик.

Казалось, всё устроилось, все хорошо. И «капуччино» был вкусен. Но Артур глядя на Машу, на толпы слоняющихся по площади людей чувствовал, как в нём нарастает раздражение от всей этой атмосферы праздности. С отчаянием подумал он, что новая книга кончена, и ещё неизвестно, будет ли у него впредь возможность работать, писать изо дня в день. И эта поездка — быть может, последняя милость судьбы. А впереди — смерть…

…К тротуару подъехал потрёпанный «джип». Оттуда вылезла старуха вся в чёрном, принаряженный мальчик лет четырёх с черным галстуком- бабочкой у горла и печальный жилистый старик. Они уселись за соседний столик, стали шумно обсуждать принесённое официантом меню.

— Требует у бабушки и дедушки кока–колу, лимонад, пиццу, мороженное с ананасом и шоколадное яйцо, — перевела Маша.

Все это было тотчас принесено на подносе официантом.

Малыш первым делом накинулся на пиццу, запивая её кока–колой.

— Буоно! — вопил он, поглядывая то на мороженное, то на пузырящийся в бокале лимонад.

Бабушка и дедушка не взяли себе ничего и с немым восхищением наблюдали за тем, как он угощается.

— Нам пора, — сказала Маша. — Будет неприлично, если я возьму этот зонтик на память? Смотрите, какой крохотный.

Но Артур смотрел на бабушку. Она плакала, стараясь скрыть слезы.

«Почему подробности чужой жизни, чужого горя так цепляют меня, навсегда остаются в памяти?» — думал Артур, когда вместе с Машей шагал через сутолоку площади обратно к вокзалу.