Наталья Галкина - Вилла Рено

— Ну, выскочит, в натуре, и скажет: «Я, блин, гоблин, а ты, блин, кто, блин?» Она ревниво надула губки: конечно же, эту фразу из молодежного виртуального журнала позаимствовал он у Катрионы.

— Ты с ней спал? Она тебе давала?

— Нет, не успела.

Она обрадовалась.

— Правда, что здесь, в Комарове, скрывался Бродский?

— Кто такой Бродский? — спросил он.

Раздался издалека запущенный по телевизору на всю катушку бой часов, засверкали ракеты, пошла шутейная пальба, завизжали братья Шлиманы.

— Часы бьют! Скорей!

Он открыл шампанское, искристая струя разогревшейся в машине бутылки ударила вверх, брызги на бриллиантах избалованной девушки, на ее распахнутой шубке, на ее локонах, на его лице. Они чокнулись, бокалы зазвенели.

— Скажи тост!

Подняв бокал, улыбаясь (девки от его улыбки с ума сходили, куда там Ди Каприо со товарищи, улыбка, его ноу-хау, открывала ему любые объятия, любую дверь), раскинув руки, он закричал (снег пошел в эту минуту):

— Снег, снег, новый век! И тысячелетие в придачу! Принеси нам удачу, фарт, счастье, счастья полные штаны!

Они выпили, они целовались, у нее была голая спина под меховой шубкой, ай да платьишко, она ведь без лифчика. Она вырвалась, схватила фонарь, отбежала.

— Хочешь, будем с горки кататься?

Он последовал за ней, несколько разочарованный.

— Да где ж тут горка?

Обрыв, овраг, крутизна белоснежного, светящегося во мгле ночной спуска, снег припорошил наледь на теле ручья.

— Ну, ничего себе, конкретная горка, что с санками, что без санок шею свернешь, а уж на лыжах полный капут, абзац глубокий, я охреневаю, какая тащиловка.

Они пили шампанское, стоя на том же самом месте, где сто лет назад стоял встречавший Новый год у финского консула Эмиль Рено с бокалом в руке; ему только что объяснили: там, под снегом, стекает по оврагу ручей; и он, встречая XX век, век прогресса и процветания, решил построить тут виллу, пусть будет каскад с фонтанами, окруженный цветами, белая лестница, маленький Карельский Версаль.

Туман шел с залива.

Медленно, достаточно медленно, спешить было некуда, его клочковатая на границе с цветной округой, оплотнявшаяся и густевшая с каждым метром бесплотная стена завоевывала берег, прибрежные, отличавшиеся от корабельных — высоких и прямых — подруг коренастостью, толстым стволом, свилеватыми ветвями сосны (он, всеядный, поедал любую сосну, с одинаковым аппетитом развеществляя раскидистые петяйи, прямоствольные рыжие хонки-конды, стволы мянтю-мянд, отдающие голубизной), осоку у подножия сосен, аллею вдоль Приморского шоссе, нижней дороги, она же Куоккалантие (заодно, резвясь, воссоздавал он, прикинувшись на секунду подражающим Сера или Синьяку пуантилистом, фигуры дам с омбрельками и их степенных кавалеров начала века, совершающих по аллее променад), само шоссе (обрисовывая полуневидимые воздушные слепки, миражные изображения извозчиков, русские и вейки, то явятся, то растворятся), обочину, полосу травы, кусты, дрему, джунгли жимолости, изножие склона, склон.

Туман поднимался по ручью против течения, ручей летел, журча, навстречу ему, туман ощупывал мелкую струйную ручейную волну.

Белое марево, превращающее пейзаж в ничто, прошло низину, легко ступая по фундаментам птичников, воссоздавая на считанные секунды сами птичники и оранжереи, обвело дом садовника, в котором до финской войны жила семья друзей Федора Шпергазе, завоевало домик смотрителя, слизнуло постамент статуи, заволокло большой пруд с островом, на миг, забавляясь, воссоздав посередине пруда лодочку с братьями Парландами; затем, освоившись, затянуло маленький пруд с фонтаном посередине, а вот уже пройден и первый водопад с третьей запрудою, а за ними средний пруд со средним порогом, укрепленным упавшим на него огромным деревом, ствол перегородил овраг, точно прутик, положенный пальцами исполина на детскую, игрушечную запруду, а вот уже и первый заглохший пруд, подернутый по краям ряской забвения, пропал.

Туман деловито взбирался на крутые, уходящие ввысь обрывистые склоны с высоченными соснами, превратившими ручейный овраг в ущелье; он проследовал первую запруду, десять нижних ступеней лестницы, пустой пролет, заросли ивняка и одичавшей чахлой сирени, три верхние, мхом и вековечной палой листвой покрытые ступени, фундамент беседки с клепсидрою, не удосужившись воссоздать саму клепсидру, видимо, презирая человеческую причуду делать водяные часы; он слизнул остаток решетки с пламенеющими копьями и чугунными листьями, покрытыми патиной, нелепо стойкий последний фонарь у ворот, ворота, руину угловой беседки, двинулся к верхнему шоссе, к платформе, железнодорожному полотну, к верхней части поселка, обращенной к Хаукиярви, переименованному в Щучье озеро.