Нэнси Хьюстон - Линии разлома

— Ты и правда потратил бы мамины деньги на карусель?

— Конечно. Немцы обкрадывают мою страну, они украли меня самого, несколько жалких монеток — ничто в сравнении со всем этим. На чьей ты стороне, Лже-Кристина? Выбирай.

— Я на твоей стороне.

— Докажи это.

— Как?

— Когда будешь в следующий раз играть с дурацкой бабушкиной шкатулкой, укради что-нибудь из драгоценностей.

— Я не могу так поступить!

— Значит, ты не со мной.

— Но зачем все это, что ты хочешь сделать с ее украшениями?

— Сначала сделай, что я велю, потом узнаешь.

На следующий день я достаю из кармана пару сверкающих сережек и болтаю ими перед Иоганном, страстно надеясь, что он не сумеет отличить поддельные бриллианты от настоящих.

Надежда сбывается. Он показывает мне большой палец, и я краснею от удовольствия.

— Что ты с ними сделаешь?

— Это только начало, Лже-Кристина, но это хорошее начало. Ты станешь ловкой воровкой. Теперь ты будешь каждый день брать немного денег из бумажника лжедедушки, договорились?

— Но зачем?

Его огромные ручищи крепко сжимают мои ладони.

— Ты со мной, Кристинка?

— Да.

— Ты меня любишь?

— Больше всех на свете.

— Тогда слушай… Мы убежим вместе, ты и я. Продадим драгоценности и на эти деньги вернемся в Польшу. Когда деньги кончатся, ты сможешь заработать пением. Ты будешь петь, я — собирать деньги в шапку, и мы сможем идти дальше.

Кровь застучала у меня в висках.

— Но, Янек… если кто-нибудь заметит на дороге двух детей-беглецов, то сразу вызовет полицейских!

Иоганн смеется.

— Сейчас на всех дорогах полно беженцев, разве не понимаешь? Тысячи людей — дети, старики — спасаются бегством. Двумя больше, двумя меньше… А у полиции много других дел. Никто не станет с нами возиться.

— Ох, Янек… Я знаю, что мы живем у врагов, но… Если я… Знаешь, они меня любят, и я не могу…

— Крыся… Реши, кто ты — ребенок или взрослая девочка, немка или полька. Подумай хорошенько, выбор за тобой. Я уйду летом — с тобой или без тебя.

Снова остаться в этом доме без Иоганна… нет, об этом я даже думать не хочу.

Когда дедушка начинает храпеть, я не зову его, не трясу за плечо, а крадусь на цыпочках к стулу, где висит его одежда, и обыскиваю пиджак. Бумажник лежит во внутреннем кармане, я покрываюсь потом, у меня дрожат руки. Не знаю, почему так происходит, должно быть все наоборот: когда волнуешься, нужно сохранять спокойствие, иначе ничего не получится. В бумажнике всего три банкноты, я не осмеливаюсь взять одну из них и решаю сказать Иоганну, что денег вообще не было. Будь у дедушки целых десять банкнот, я бы стащила одну, потому что одна — это всего десять процентов, а одна из трех — тридцать, вернее, тридцать три, запятая, и еще сколько-то, не знаю сколько. Высчитывать проценты меня научила Грета, когда мы еще делали уроки вместе: множества скрыты во всем.

Дедушкин кошелек набит мелочью. Я достаю полдюжины монет, стараясь, чтобы они не зазвенели, прячу в туфлю и отправляюсь к Иоганну.

— Прекрасно, Крыся. Пошли, покажу тебе тайник… Я припас нам еды.

Мы ползем на четвереньках среди старых, пахнущих нафталином платьев и пальто. Иоганн отодвигает пару старых сапог — наверное, это дедушкины, еще с прошлой войны, и я вижу в глубине шкафа пакеты с сахаром, печеньем и финиками…

— Господи, Янек! Семья и так недоедает…

— Они — не моя семья, а я хочу увидеть мою. Вот, держи…

Он протягивает мне маленькую жестяную коробку, и я кладу в нее монеты.

Ночью, лежа в постели, я пытаюсь представить, какой будет моя жизнь в Польше. Мысли разбегаются, как блохи. Когда дедушка был мол одой, он видел в Берлине блошиный цирк. Я думаю о том, сколько у меня братьев и сестер, помнят ли они меня, будут ли обращаться со мной лучше Греты, жив мой родной отец или умер, но главное — какая она, моя настоящая мама и как я ее узнаю. Она меня наверняка узнает — по родинке, увидит мою левую руку и закричит, раскатывая «р», как Янек: «Кристина! Кристина! Наконец-то! Любимая моя Кристина!» — и прижмет меня к себе, плача от счастья.

Сильнее всего я сейчас тревожусь за… маму: когда она узнает о нашем побеге, это разобьет ей сердце. Но Янек говорит, что она сама во всем виновата, нечего было принимать в свой дом украденных детей, и мы тут ничего не можем поделать.

— Теперь тебе надо научиться врать.

— Нет, Янек. Зачем? Мы все от них скрываем, крадем деньги и еду, довольно и этого.

— Ты должна быть твердой, Лже-Кристина, и толстокожей — иначе не вынесешь долгого пути домой.