Нэнси Хьюстон - Линии разлома

Музыка звучит оглушительно громко, старик подхватывает меня и сажает на белую лошадку, а Иоганн, к моему удивлению, садится сзади, обнимает меня, берет в руки уздечку, карусель набирает скорость, и мы кружимся под музыку, с каждым мгновением становится все холоднее и темнее, но мое тело горит огнем. Я хохочу, и ледяной ветер разносит мой смех, лошадки поднимаются и опускаются, огоньки мерцают, музыка веселит душу. Два круга подходят к концу, я машу рукой карусельщику в знак благодарности, он кивает в ответ, как будто у него не осталось сил на слова, как будто единственное, на что он еще способен, это осчастливить двух детей, и он дает нам проехаться еще раз, я кричу «Спасибо!», он кивает и не останавливает карусель, круг, еще один, и еще, и я благодарю, а он кивает, и так может продолжаться до бесконечности, зачем останавливаться…

Сколько раз могут повторяться одни и те же вещи, можно ли умереть, снова и снова повторяя одну и ту же фразу — гадкая маленькая идиотка гадкая маленькая идиотка гадкая маленькая идиотка гадкая маленькая идиотка — пока она не утратит свой смысл?

В тот момент, когда мы подходим к дому — мама еще не накричала на нас за опоздание, не наказала Иоганна за свой испуг и не послала его спать без ужина, еще не завыла сирена воздушной тревоги, отправив всю семью в погреб босиком и в пижамах, еще не погас свет в моей душе и не умолкла музыка, звучавшая в сердце, пока мы с Иоганном шли по темным улицам, — он вдруг забывает о санках, берет меня за плечи и поворачивает к себе.

Приложив палец к губам, он медленно произносит на своем странном немецком:

— Не Иоганн — Янек. Не немец — поляк. Не приемный — похищенный. Мои родители живы, они в Щецине. Меня похитили , дорогая Лже-Кристина. Как и тебя.

С этого дня у меня начинается новая, полная тайн и умолчаний, жизнь: мы с Янеком-Иоганном ведем себя, как заговорщики. Палец у губ означал: отныне никто не должен знать, что нас связывает.

Почти каждый день мы улучаем несколько минут и продолжаем исследовать собственное происхождение. Мы разговариваем очень тихо, и шепот придает особый смысл каждому слову. Я узнаю, что по-польски мое имя пишется иначе, чем по-немецки, а уменьшительное от него — Крыся. Янек произносит его так: «Кррры-ся» — и мне становится щекотно в животе. Он говорит, что я больше никогда, ни за что на свете не должна кричать «Хайль, Гитлер!», а перед другими нужно притворяться, беззвучно открывая рот. Янек учит, что немцы — наши враги, что все в этой семье наши враги, хоть и относятся к нам по-доброму, он считает, что после войны я вернусь в свою родную семью и будет ужасно, если я не смогу разговаривать на родном языке, вот и учит меня главным словам: мать, отец, брат, сестра, я люблю тебя, сон, песня…

— Ты совсем ничего не помнишь? — спрашивает он.

— Совсем.

— Даже то, как называла мать мамусей ?

— Нет, но… начинаю вспоминать.

— Наверное, они похитили тебя совсем крошкой, когда ты еще не умела говорить. Должно быть, тебя вырвали из рук матери. Я не раз видел, как они это делали, Крыся…

Я запоминаю каждое польское слово, которому учит меня Янек, а сама деликатно, но настойчиво исправляю его немецкий. Он делает успехи, но по-прежнему молчит — и дома, за столом, и в школе.

Мы сидим на дне коридорного стенного шкафа — он такой большой, что похож на комнату, с потолка даже свисает электрическая лампочка.

— В наших документах все неправда, — говорит Иоганн. — Имя, возраст, место рождения.

— Возраст?

— Мой, во всяком случае. Меня забрали в два года.

— Значит, тебе двенадцать ?

— Да.

— Ты вдвое меня старше!

— И вдвое злее. Ты тоже должна быть в ярости, Крыся: настоящие родители много лет ищут тебя, плачут, ломают голову, где ты можешь быть. Они живут, погрузившись в пучину отчаяния.

— Ты так думаешь?

— Уверен.

— Кто тебя похитил?

— Темные сестры.

— Что еще за сестры?

Янек рассказывает, как на улицах Щецина появились жуткие «вороны» — женщины в строгих коричневых платьях с белыми манжетами и воротником, этакие Анабеллы из страшных снов. Они караулили у школ, ждали, когда дети выйдут на большую перемену, изучали их, заговаривали с теми, кто им подходил, угощали конфетами, улыбались.

— Как они тебя выбрали?

Иоганн отворачивается, и я вижу, как у него напряглось лицо.

— Нас , Кристинка. Они нас выбирают, потому что мы похожи на немцев. Потому что у нас белокурые волосы, голубые глаза и очень белая кожа.