Алексей Ковалев - Сизиф

Конечно, в большинстве случаев мифологическая рефлексия отчетливо отличалась от мифологического повествования, поначалу в основном поэтического, а с распространением учености приобретшего также форму, которую уместно назвать энциклопедической. Вот, скажем, у Гомера похищенная Парисом Елена живет в Трое, а у Еврипида Парис увез в Трою лишь ее призрак, а ее самое боги перенесли в Египет — но каждый поэт из имеющихся вариантов мифа выбирает один (часто им же самим доработанный) и затем следует уже только этому варианту. А ученый автор какого-нибудь из компендиумов, оставшихся нам в наследство в основном от римского времени, обычно знает все варианты и вполне может рассказать о Елене, что «соблазненная Парисом она бежала с ним в Трою, хотя иные утверждают, будто она была перенесена в Египет, а Парис тем временем…» — и так далее, порой вплоть до «а жители такого-то города говорят», и тут до нас долетает то ли отзвук устного предания, то ли пересказ праздничной речи гастролирующего софиста.

В древности эта энциклопедическая премудрость числилась в основном по ведомству грамматики (растолковывания текста) и имела тенденцию к тематической специализации, так что сочинения, посвященные мифам, называются обычно мифографическими, а их авторы — мифографами. Писали мифографы о многом, но кратко: в «Мифологической библиотеке» Аполлодора говорится, например, что «воротясь в Микены с Кассандрой Агамемнон был убит Эгисфом и Клитеместрой», а Эсхилу этого хватило на целую трагедию — зато книгу Аполлодора до сих пор можно использовать как очень хороший справочник. В рассуждения мифографы вдавались редко и рассуждали не особенно складно: так, Палефат в своей коллекции «невероятного» сначала, как положено, кратко пересказывает миф — скажем, что Ниоба от горя превратилась в камень, — а затем столь же кратко объявляет, что подобное совершенно невероятно, а просто, мол, над могилой погибших детей поставили каменную статую скорбящей матери, вот потом и вышла путаница. Но Палефат нетипичен: мифографу полагалось просто собрать и представить в удобном для читателя виде максимум релевантной информации, а критика ее числилась по ведомству риторики и философии. После этих необходимых пояснений можно вернуться к «Сизифу».

Никакой поэмы или трагедии никто из древних о Сизифе не оставил, даже у мифографов о нем мало, а в итоге про «сизифов труд» знают все, а за какие такие грехи приходится тому катить в гору свой камень — тут сведения скудны и разноречивы (так же, кстати, обстоит дело и с другим преисподним страдальцем, Танталом, чьи «танталовы муки» тоже всем известны, а чем он их заслужил — тут сведения опять-таки скудны и разноречивы). Правда, греческие мифы не исчезали из тематического репертуара европейской литературы ни на миг, ибо всегда хуже или лучше изучались в школе, а потому мифологические сюжеты и образы шли в ход постоянно, и сочинить, например, трагедию об Ифигении или оперу об Акиде и Галатее всегда было делом вполне естественным. Когда главным жанром сделался роман, не сдавший своих позиций до наших дней, постепенно и он обогатился греческим мифом — прежде всего, конечно, благодаря «Улиссу», написанному на сюжет «Одиссеи», но насыщенному современными автору персонажами и образами. Однако новоевропейскими авторами миф традиционно использовался, если вообще использовался, в своей более или менее хрестоматийной форме, будучи так же обязателен для узнавания, как «сизифов труд» и «танталовы муки»: ведь и «Улисс» адресован тем, кто хорошо помнит «Одиссею» Гомера, а рассказывать нам о настоящем Одиссее Джойс не собирался. А вот «Сизиф», хоть в нем и имеется современная сюжетная линия, написан о том самом — настоящем — Сизифе.

В XX веке есть примеры и такому, и прежде всего «Иосиф и его братья» — не греческий миф, но действительно рассказ про того самого Иосифа, так как Томас Манн не использует библейский сюжет в качестве метафоры современной ему реальности, но добросовестно исследует именно реальность оного времени. Однако, как ни немногословна Книга Бытия, об Иосифе там говорится довольно подробно, и эту основную сюжетную последовательность Томас Манн не нарушает ни на иоту. Про Сизифа так написать нельзя, тут опереться не на что, приходится все сочинять самому — хотя непременно из готовых сюжетных элементов, иначе получится уже не про настоящего Сизифа.

Вот так-то Алексей Л. Ковалев собирает все, что древние написали о Сизифе, а кстати, о его родне, о его жене, о Коринфе и о царях Коринфа, — в общем, собирает всю релевантную информацию, пусть неизбежно фрагментарную и противоречивую, раз о Сизифе, как сказано, не было ни единого связного повествования. Однако мифограф, если уж передает все варианты мифа, не старается их примирить, а в «Сизифе» не так: иные версии автор отвергает, хотя всегда с объяснением (скажем, с чего это люди вдруг решили, будто Сизиф был незаконным отцом Одиссея), а иногда примиряет — и тоже с объяснением (скажем, как же вышло, что сын прародителя Эола оказался почти одних лет с отцом Одиссея Лаэртом), и если объяснениям первого типа еще бывают параллели в мифографии, то объяснения второго типа — удел софистов. Уже упоминавшийся Дион Хрисостом доказывает, что троянцы выиграли Троянскую войну, именно на основании противоречий предания: вот, например, как известно, по завершении войны лишь у победителей является возможность основать новые города, а после Троянской войны новые города почему-то основывали как раз троянцы, недаром Эней стал праотцем римлян… и так далее. Миф здесь преобразуется уже на концептуальном уровне, и у Диона концепция парадоксальна, потому что на самом деле Троя все-таки была сожжена, а в «Сизифе» концепция не парадоксальна, потому что все важные события оного времени остаются, какие были, и лишь само время лишается привычной линейности, ветвясь на разноприродные потоки и впадая в вечность, где все случается одновременно, что тоже в известном смысле есть свойство оного времени.