Алексей Ковалев - Сизиф

— Ты умное и храброе существо. Ты сможешь это понять. Не с человеческой жизнью своей я хочу расстаться. Ее-то как раз я надеюсь себе вернуть. Таким способом развязав этот узел, я сойду в Аид не мятежным и обузданным духом заблуждения, каковым меня сделал страх и каковым мне быть не пристало, а обыкновенным смертным, чья судьба находится в руках богов. Но если, как я догадываюсь, они будут вынуждены считаться с их собственными правилами, они вернут меня обратно. И вновь — не потому, что я соперничаю с ними силой и могуществом, а лишь по той причине, что я — человек. Не думаю, что жизнь наша вслед за этим еще сколько-нибудь продлится, но то будет совсем другая кончина. Мы уйдем с миром, вместе, и, что бы ни ожидало нас за этим порогом, нам не придется этого страшиться, как не пугало нас ничто здесь, на земле, за исключением той проклятой встречи, когда я утратил самообладание. Если я вернусь, у нас не будет больше сомнений в том, какова наша доля.

— Если вернешься…

Сизиф нахмурился и ответил не сразу. В этот миг он не хотел лукавить и ничего не собирался скрывать от Меропы.

— Я по-прежнему страшусь смерти, — сказал он затем. — Все это вовсе не кажется мне увлекательным. Я не уверен даже, смогу ли выдержать то, что мне предстоит. Но поступим мы именно так. Я надеюсь на твою силу и твою мудрость. Больше мне надеяться не на что.

Меропа не сумела с собой совладать, лицо ее исказила гримаса — рот судорожно раскрылся, между оскаленными зубами показался безвольно повисший кончик языка, вытаращенные глаза вдвое увеличились в размерах и округлились. Сизифу показалось даже, что поднялись, извиваясь, как живые, несколько прядей ее волос темного шелка.

Но это был последний приступ страха. Через мгновение ни один из них не поверил бы, что лик плеяды способен на такие превращения.

Положив на грудь мужу обе ладони, Меропа сказала:

— Я сделаю все, как ты велишь. Положись на плеяду.

Остаток утра Сизиф провел на террасе, поглощенный зрелищем еще низко стоящего солнца, которое сверкало между кронами кипарисов, тесными рядами поднимавшихся по восточному склону Акрокоринфа. Не болью расставания было полно его сердце, но благодарностью за то, что ему дано почувствовать эту красоту всеми силами души.

Когда из полумрака комнат вышел к нему исполинского вида воин в полном вооружении и, не снимая шлема с острой гривой из медных пластин, громогласно объявил, что арголидцы прислали его забрать преступника, арестованного коринфским царем, Сизиф молча протянул ему ключи на большом кольце из золотистой пиренской бронзы, указал на лестницу, ведущую в подвал, и вновь вытянул руку к богу войны, предлагая освободить его на время от тяжелого копья, облегчив спуск по узким ступеням. Пока тот шагал вниз, цокая подкованными сандалиями, Сизиф трижды стукнул древком копья в потолок, давая знать Меропе, что короткому дню пришел конец и что должна она оставаться там, где застало предупреждение, пока все не завершится.

Затем царь поставил к стене Аресово оружие и сел в тронное кресло.

— Не стоит прятаться, сын Майи, — сказал он пустой зале, — сегодня ты не увидишь и не услышишь ничего примечательного.

— Так я тебе и поверил, старый плут, — ответил мальчик, появляясь из-за колонны. — Нет, я уж дождусь, пока тебя упекут как следует, чтобы убедиться, что нечему больше поучиться у Сизифа. Тук, тук, тук… — добавил юнец, передразнивая своим посохом царский жест.

— Почему бы тебе не оставить в покое свою палку, пока мы еще здесь, наверху. У людей принято прощаться. Разве это неведомо богу?

— От Таната сегодня не избавиться. Это, надеюсь, тебе известно. И с земли тебя уведут.

— Мне известно это. С надеждой предвкушаю, как сбросит моя душа эти кости, давно уже доставляющие одни неудобства.

— Так-так. Далеко же простираются твои тайные замыслы. Ну, увидимся еще — я слышу шаги нашего солдафона. Не хочу мозолить Танату глаза. Кажется, я подвел его в прошлый раз.

Тишина, к которой прислушивалась плеяда, оглушала. Она зажимала рот подушкой, чтобы не кричать вместо Сизифа, который, конечно же, решил не мучать ее своей болью. Потом внизу ударилась о косяк широко распахнувшаяся дверь, и Меропа подбежала к окну.

Существо, которое выползло на плиты двора, ничем не походило на Сизифа, как не было в нем уже и ничего человеческого. Этот не то жеребенок, не то молодой олень с разорванным горлом пересекал двор на подламывающихся ногах и, ни к кому не обращаясь, никого не виня и не проклиная, кричал человеческим все же баском, по-человечески картинно готовясь к концу: «Погубили коняшечку!..» И по мере удаления от дворца — все тише и тише: «Помогите… помогите…»