Пьер Пежю - Смех людоеда

Призрак Клары, затаившийся в темном углу мастерской, смотрит, как я выбиваюсь из сил. Равнодушная тень, старающаяся притвориться незаконченной статуей. Потому что «Смех людоеда» — очень старая сказка, я уже и не знаю, Клара ли мне рассказала ее в Кельштайне, или мне самому пригрезилась история об уснувшем чудовище, задушенных детях и прекрасной девушке, которая, сидя у источника, начала ужасным образом стареть оттого, что разглядела сквозь свой кристалл тайну жизни.

Призрак Клары наблюдает без малейшей улыбки, как я бью по негодующему камню.

Я явственно слышу странный треск, слишком высокий звук, ничего хорошего не предвещающий. Я понимаю, что камень пошел трещинами, трещины ветвятся, скоро он расколется, разломится. Но мои руки охвачены яростным желанием с этим покончить. Я еще больше расширяю и углубляю разинутую пасть глупости. Я предельно жесток, потому что эта глупость — моя собственная.

Из окаменевшего родника, у которого сидит призрак Клары, течет тонкая струйка времени, тонкая струйка гипсовой пыли. Все, хватит!

Должно быть, Клара, от которой десять лет не было никаких вестей, не могла не появиться снова. В последний раз, когда я ее видел, в тот страшный дождливый день, это была истекающая кровью зверушка. Потом, в больнице, — ее умиротворенное лицо, залеченная рана, внезапное желание остаться одной. А назавтра — бесследное исчезновение. Несколько дней спустя я получил от нее безмятежное письмо, оно притворялось прощальным, но в нем несколько раз повторялось слово «загадка». К письму Клара приложила сделанную в Париже фотографию: двое детей, распластавшись, лежат в сточной канавке, уткнувшись лицом в тротуар, безнадежно тянутся руками к чему-то в глубине зияющего черного люка, словно пытаются выловить оттуда мяч или шарики. Десять лет спустя Клара снова объявилась с фотографиями — фотографиями, которые я увидел случайно, в доме Доддса, и не знаю, было ли это колдовством или недоброй иронией!

Как-то днем, когда работать было невозможно из-за дождя и недостатка света, я решил навестить Фила. Двери нараспашку, на столе гора посуды, остатки еды, бутылки и погасший огонь. Дом, притворившийся пустым. За окнами — завеса дождя и липкий, застоявшийся туман. Я покричал. Постучал по бутылкам ножом. На верхней площадке лестницы появилась сонная растрепанная девица. Совсем молоденькая и совершенно заспанная. Должно быть, очередная «цыпочка». Босая, с голыми ляжками, в старом свитере Доддса. Цыпочка дала мне понять, что Фила в доме нет, но он где-то поблизости.

Я и самом деле нашел его на огромном лугу, где он расставил свои творения. Насквозь промокший, очень возбужденный, шапка сползает с головы, как осьминог, во рту раскисший желтый окурок, жует его и носится под проливным дождем между недавно обтесанными глыбами, что-то вымеряя рулеткой. Ругается, ворчит, мечется, потом резко останавливается.

— Я ищу идеальное расстояние! Это каменная группа! Десять сантиметров лишних — и камни разбрелись. Десяти сантиметров недостает — и это становится похоже на гнусный заговор! Надо найти верное расстояние с учетом их размеров, изгибов, их чертова внутреннего монолога, их задних мыслей. Сложно, Поль! Очень сложно!

Я решил, что лучше оставить его кипеть и громыхать под ливнем, а сам вернулся в дом. Сейчас разложу огонь, хотя бы для того, чтобы согреть уснувшую в кресле девицу.

Когда поленья, потрескивая, занялись и разгорелись, я плюхнулся в другое кресло и стал ждать Доддса.

Вот тогда-то, рассеянно листая подобранные с пола журналы, я и увидел лицо Клары! Маленькая черно-белая фотография в недавнем номере «Paris-Match». Под рубрикой «Матч жизни» или «Жизнь людей».

Не могу оторваться от этой черной головы, умного, насмешливого и серьезного лица. Так, значит, призрак из моей мастерской не оставил меня в покое! Он невидимо следовал за мной по петляющей дороге Веркора. Снимок очень маленький, плохой, и взгляд светлых Клариных глаз на нем кажется пустым, отсутствующим. Читаю статью:

«Молодая француженка-фотограф, Клара Лафонтен, стала героиней номера американского журнала „Newsweek“ после состоявшейся только что в Нью-Йорке выставки ее впечатляющих снимков ветеранов вьетнамской войны. Лица даны крупным планом. Клара просила этих людей, хранящих глубоко в себе память о страданиях, смерти и поражении, крепко-крепко закрывать или широко раскрывать глаза. Ряды снимков превращаются в страшный прерывистый фильм. Ужас и отвращение словно написаны на поверхности кожи, залегли в складках, порах, морщинах, шрамах. Сквозь плоть, ставшую прозрачной, смутно видится правда войны, кошмар, который довелось пережить этим людям и о котором они не могут рассказать».