Алесь Адамович: Немой

— О Господи, о боже, о Господи!

Старуха здесь, жива, но ее не видно. А Полина закрывает за собой крышку подпола. Шепчет:

— У тебя фонарик, зажги фонарик!

Действует на диво уверенно, рассчитанно, будто не раз с нею такое приключалось. Протиснулась возле Франца, направила луч фонарика в руке Франца на нужную ей стенку и тотчас стала сдергивать, снимать с нее деревянный щит.

— Тихо вы, мама! — прикрикнула на охающую, стонущую старуху.

За щитом, оказывается, дыра-лаз. Полина подсаживает мать:

— Вы первая. Только тихо. Не бойтесь, тата учил вас, вы же помните.

Жалко, по-лягушачьи подергались и исчезли в черноте искривленные ноги, на Франца, щурясь — луч фонарика бьет ей в глаза, — смотрит Полина. Большие перепуганные детские глаза, не верится, что это она так деловито распоряжалась. Просит:

— Погаси сейчас же! Ты что? — гневный девичий голос.

Куда-то пропали уползающие ноги старухи. Франц спустился в какую-то яму, посветил и огляделся. Тут ящики, на одном уже уселась старуха, стоят бочонки, ведро и даже кружка возле него. Старуха показывает: садитесь и вы! Сказал машинально: «данке», а не «спасибо» — немецкое слово для самого прозвучало по-чужому, сразу повеяло угрозой. Они там найдут убитого Отто, а может, он только ранен, расскажет, кто в него стрелял. Автомат Франца остался в избе. Лучше бы сгорел дом, так надежнее было бы, надо было поджечь, прежде чем прятаться. Если все раскроется, родных в Германии ждет лагерь, позор, ненависть и презрение соседей.

Торопливо в погреб соскользнула Полина, больно о что-то ударилась, ойкнула, сердито поправила на себе юбку.

— Помоги мне.

Оказывается, и тут есть щит, можно задраить дыру-лаз, ведущий к дому. Полина пояснила неправдоподобно безразличным тоном:

— Это от дыма, когда гореть будет хата. — И простонала: — О, Господи, что теперь там?!

Дым проник в землянку совсем не с той стороны, откуда приползли. Полина объяснила:

— Горит банька. Нам туда выползать.

Скоро всех начал душить кашель. Полина и Франц невольно утыкаются в плечо друг друга, чтобы не так слышно было. Кто-то гулко пробежал прямо над головой, выстрел, второй. Старуха, зажимая лицо, упала прямо на пол. Франц с бессмысленной торопливостью погасил фонарик. От наступившей темноты как бы слышнее стало, что делается наверху. Машины ревут — и стрельба. Или это пламя так гудит и стреляет? Несколько раз тяжело стукнуло, глухие взрывы сбоку, как бы из глубины земной, посыпался сверху песок.

А может, и на самом деле бой начался, подошли партизаны? Если и так — одновременно подумали Полина и Франц — если выйдем наверх, а там уже наши (а там — эти, кого называют бандитами), брат Павел и тата прибегут, заберут и Франца, но мы его защитим, объясним, как немец спас нам жизнь (лицом к лицу окажусь с безжалостными, страшными партизанами, но по крайней мере, моей семье не будет грозить Дахау).

Франц уснул, как-то сразу, как, случается, засыпают дети в самой страшной ситуации — именно в самый жуткий момент. Защитной называют такую реакцию организма. Полина не сразу поняла, отчего вздрагивают плечи Франца, отяжелело прислонившегося к ней. Немец-мальчик спал. Он плакал.

— Бедный, плачет, — сказала старуха, — тоже человек. Божа мой, божа!

А Францу снилась его квартира в Дрездене: за длинным домашним столом какие-то люди, видно гости, но все молчат и смотрят на строго, во все черное одетого отца и разряженную, как девочка, мать Франца, которая и по виду не старше его сестер. Они тоже за столом, с ними Полина. Самая младшая в семье, Елена, кричит (почему-то по-русски):

— У нас свадьба, Франц. Смотри, какая невеста. Почему ты плачешь? Ты их напугаешь.

— Отто им рассказал, — тихо говорит Полина и непонятно: — Но ты не бойся, он мертвый.

Очнулся, видимо, от близкого взрыва, не понимает, где он, темно, как в могиле, но рядом чье-то дыхание. Ладонью провел по лицу, щемит кожа от соленых слез. В горле першит — это от дыма. Невозможно дышать.

— Где фонарик, запали, — голос Полины.

Франц нащупал на ящике круглую рукоятку фонарика, зажег свет и окончательно вернулся, вырвался из сна.

— Тебе легче? — спросила Полина и объяснила, в голосе снисходительная усмешка. — Ты заснул.

— Да! Сон такой!

— А там затихает, слышишь? Ты наклонись к долу, там меньше дыма.

По часам Франца (Полина взяла его руку, чтобы посмотреть) уже полдень.

Целая вечность прошла, что-то в этом мире кончилось навсегда, а они трое все еще живы. Дым больше не валит из щелей, но все равно сухим туманом стоит перед глазами, он в груди, в легких, кажется, что и голову, и сердце — все, все заполнил. Полина не выдержала, начала снимать щит со стороны, как она сказала, баньки. Франц бросился помогать ей. Про себя подумал: «Wie ein Unterseeboot!» [6] «Как подводная лодка» (нем.).