Аля Аль-Асуани - Чикаго

— Хватит уже жрать, аль-Манави! Ты скоро будешь как бык Апис!

Или кричал, хохоча:

— Пузо растет, а кончик сохнет!

И тогда лицо генерала светилось гордостью от чести, которой он удостоился, поскольку такая фамильярность от высочайшего лица есть знак доверия и симпатии, которой многие будут завидовать. Он склонялся и горячо шептал:

— Служу вашему превосходительству! Аллах послал вас Египту!

В то время как спецслужбы принимали все меры к обеспечению безопасности, на противоположной стороне улицы, на зеленой площади, примыкающей к озеру, собрались сотни египтян во главе с Наги Абдель Самадом, Карамом Досом и Джоном Грэхемом. Появление среди собравшихся человека с такой харизмой — к тому же немолодого американца, борющегося за права египтян, — подняло дух демонстрантов, и они стали выкрикивать лозунги и поднимать вверх плакаты, на которых по-арабски и по-английски было написано: «Освободите заключенных!», «Прекратите пытки!», «Нет притеснению коптов!», «Долой произвол!», «Египтяне хотят демократии!»

Выступления против президента во время его визитов на Запад не были новостью для офицеров национальной гвардии. Однако на этот раз они заметили, что демонстрантов слишком много и что они сильно шумят. Это заставило генерала аль-Манави забеспокоиться. Он подошел к главе американской службы безопасности и потребовал разделить людей на группы. Тот ответил:

— Это противоречит американским законам.

Аль-Манави улыбнулся:

— Мы можем это сделать, не неся никакой ответственности. Мои люди в штатском смешаются с толпой и сделают свое дело. Для прессы это будет выглядеть как обычная потасовка.

Американский офицер посмотрел на него, презрительно улыбнулся, показал рукой «нет», развернулся и ушел. Генерала аль-Манави взбесил ответ американца, но на конфликт он не пошел. По опыту генерал знал, что господин президент ничего так не боится, как проблем с американскими гражданами, какую бы незначительную должность они ни занимали. Его превосходительство всегда повторял:

— Правитель, провоцирующий американскую администрацию, — все равно что идиот, кладущий голову в пасть льву!

Никто не мог забыть истории, произошедшей с пресс-секретарем президента Наилем аль-Тохи. На одной из улиц в районе Маади он устроил ссору с чиновником из американского посольства: кто кому должен уступить дорогу. Такие столкновения среди автомобилистов случаются в Каире сплошь и рядом. Однако дело дошло до взаимных оскорблений на английском, после чего аль-Тохи вышел из себя и толкнул обидчика обеими руками в грудь. Американский служащий подал жалобу послу, который в свою очередь связался с администрацией президента и сообщил об инциденте. На следующий день в американское посольство пришло официальное уведомление о том, что господин президент крайне обеспокоен случившимся и требует провести немедленное расследование. В результате аль-Тохи отстранили от занимаемой должности за недостойное поведение.

Демонстранты были полны энтузиазма и в один голос, по-английски и по-арабски, требовали отставки президента. Их крики были похожи на раскаты грома. Разгневанный генерал аль-Манави наблюдал с другой стороны улицы. Он приказал офицеру, переодетому в штатское, перебраться на ту сторону и снять активистов на камеру с логотипом несуществующей телекомпании. Он решил отправить пленку спецслужбам, которые, изучив ее, установят личности митингующих и накажут их.

По мере того, как приближалось время прибытия господина президента все громче раздавались крики из толпы… Кортеж президента приближался, и уже можно было разглядеть все детали на его черном бронированном «мерседесе» и двух машинах с охраной — впереди и сзади. Генерал аль-Манави издал громкий, как вой сирены, крик: «Внима-а-ание!» Офицеры охраны тут же подтянулись и заняли свои позиции, нацелив оружие во все стороны, откуда можно было ожидать провокации. Кортеж сбавил скорость и остановился у входа. В мгновение ока личная охрана президента выпрыгнула и окружила его «мерседес» на таком расстоянии, чтобы держать его в поле зрения и одновременно не попасть в объективы телекамер. Некоторые из них были огромные, бритоголовые, с наушниками и направляли оружие во все стороны, откуда мог неожиданно появиться предполагаемый враг.

Глава протокола поспешил к президентской машине, открыл с поклоном дверь, и из автомобиля с медлительностью и важностью царской особы вышел президент со знаменитой безрадостной улыбкой на лице, которую он уже четверть века считал подходящей для прессы. Он был сама элегантность — в светло-сером костюме, галстуке в бело-голубую полоску и итальянской лаковой обуви с золотыми, притягивающими взгляды пряжками. Однако те, кто встречался с его превосходительством лицом к лицу, несмотря на почтение и страх, определенно чувствовали в его присутствии какую-то фальшь. О его крашеных черных волосах говорили, что это (полностью или частично) искусно сделанный парик. Кожа его лица, чтобы придать ей моложавый вид, была измучена всевозможным процедурами пилинга, шлифовки и ежедневными масками. На лицо было нанесено несколько слоев отличного макияжа, чтобы выглядеть моложе на фотографиях. Эта стеклоподобная, холодная, беспристрастная и отчужденная внешность, лишенная каких-либо следов пыли или пота, будто она была стерильной, создавала у присутствующих неприятное, отталкивающее чувство, подобное тому, что вызывает новорожденный, кажущийся бесформенным комком плоти, на котором все еще виден налет липкости плаценты. Президент, которому было больше семидесяти пяти, по рассеянности понимал происходящее не сразу. Он посмотрел на другую сторону улицы и помахал демонстрантам рукой. Когда же до него дошли их громкие требования об отставке, он развернулся и горделивой походкой пошел по направлению ко входу в консульство, теребя пуговицы на пиджаке (привычка, появившаяся с того времени, когда он сменил военную форму на костюм и обнаружил, что пуговицы на нем часто расстегиваются сами).