Рон Палин - Карлица

Забытьё прерывистого дневного сна не принесло Абдулле знакомого облегчения. За окнами становилось темно, старый шкаф, стол, комод приобретали всё более размытые, беззащитные формы. Мадина пристально смотрела на светящийся экран с мелькающими фигурками, ожидая официального сообщения о всеобщей амнистии долгожителей-нелегалов. В какой-то момент Абдулла скользнул глазами по экрану телевизора и от неожиданности увиденного стал медленно приподнимать голову с подушки, затем резким движением мальчика-гимнаста перевёл своё тело в сидячее положение. Он узнал это лицо, терзавшее его все эти годы в неотвязчивых и горестных кошмарах. Грубое, мясистое, немного приукрашенное визажистом лицо женщины-карлика самоуверенно и насмешливо обращалось к нему…

У него оставалась одна ночь на приготовления. Жена и дочка мирно спали на втором этаже в разных спальнях. Нескончаемое количество коротких стежков двойной ниткой на внутренней стороне штанины, тесьма, вырванная из дождевика, — всё выходило как задумано, его руки работали чётко, лёгкая приятная дрожь в плечах не мешала работе. Полночи ушло на пришивание кармана. Вторую половину ночи он провёл, вышагивая лёгкой походкой по пустынным улицам пригорода. Редкие ночные автомобили проносились мимо с шипением насекомого, оставляя за собой ядовитый шлейф выхлопных газов. В прозрачной звенящей тишине не было места сомнениям, запутанный узел должен быть разрублен одним ударом. Под утро он вернулся домой; в гостиной горел оставленный им свет. Он снял со стены русский матросский кортик, купленный в антикварном магазине за сумму двух месячных пособий на проживание, вынул кинжал из ножен, просунул его в пришитый карман, подвязал рукоять тесьмой снизу и вышел из дома.

На улице возле соборной мечети стояло несколько припаркованных полицейских машин. Семья знакомых чеченцев жила в здании, примыкающем к мечети. Приученные к ранним визитам Абдуллы, они радушно встретили его и предложили чай. Он хотел бы помолиться в мечети. Туда ведь можно попасть через сад, избегая полицейского контроля. Ему помогли перелезть через забор. Недавно отстроенная мечеть была уже заполнена мужчинами. Он всовывал руки в карманы брюк, тут же их высовывал, слегка покашливал в кулак. В момент, когда Режин Лёбек в сопровождении двух телохранителей переступила порог мечети, Абдулла стоял в метрах десяти от входа. Его взгляд выхватил красные сапожки, ряд пуговиц, сверкнувших на коротком жакете, блестящее улыбающееся лицо. Он бросился навстречу карлице и ударил её ножом в основание шеи. Нож издал хлюпающий звук. Его руки и одежда покрылись пятнами липкой крови.

Молодой, компетентный, но отнюдь не самый блестящий хирург университетского госпиталя склонился над прикрытым до пояса тельцем женщины-карлика с посеревшим лицом. Кровь у пострадавшей удалось остановить ещё в амбулансе, значит, сонная артерия не задета. Скорее всего, повреждены только дыхательные пути или нервные узлы. Если он протянет с началом операции ещё несколько минут, то она, несомненно, умрёт, и ассистирующие коллеги вряд ли смогут что-нибудь доказать. Антуан Алегарт, так звали хирурга, в руках которого находилась в эти минуты жизнь карлицы, долго натягивал резиновые перчатки. Он являлся сторонником правой националистической партии и питал тайную ненависть к левым политикам, считая их продажными, презренными в своём лицемерном словоблудии демагогами. Жизнь Режин Лёбек, уродливой бесстыдной стяжательницы, предательницы дела фламандского национализма, висела на волоске. В последний момент Антуан Алегарт всё-таки струсил, и благодаря его безвольным усилиям Режин Лёбек осталась в живых.

Когда из реанимационного зала вывезли кровать с низкой посадкой, обвешанную пульсирующими электронными датчиками, Жан-Пьер, старший советник Режин, статный седогривый мужчина в белой рубашке и тёмно-синем костюме, отвернулся к стене, сморщил лицо в болезненной гримасе и утёр ладонью застывшую на щеке одинокую слезу. Он только что проиграл пари чернокожему водителю-телохранителю Мохаммеду Аинбуомвану на десять тысяч евро. Их непосредственная работодательница, «малышка Режиночка», наперекор судьбе выкарабкалась с того света.

Через три недели Режин Лёбек выписали из больницы. Она вновь вступила в полномочия министра интеграции. В телевизионных новостях и на страницах газет снова замелькало лицо Режин. Отныне она держала голову с видимым наклоном влево. Её круглые фарфоровые глаза щетинились ещё более холодным блеском, и от этого всё, что она говорила, пучась взглядом в телевизионную камеру, звучало ещё более убедительно. На диаграммах популярности ведущих политиков среди пяти-шести разноцветных змеек светло-коричневая кривая Режин Лёбек и её небольшой партии неумолимо поползла наверх. Коллеги по правящему кабинету (один туз, двадцать пять валетов, семь дам всех известных мастей), сто двенадцать советников, видели теперь перед собой другую Режин — самонадеянную, заносчивую, спесивую «жёсткую тётку», уверенную в своей неуязвимости. Она рассчитывала, что, как генерал, вернувшийся с войны хромым и одноглазым, отныне она сможет положиться на народную любовь и неприкосновенность своего высокого поста.