Джон Уэйн - Спеши вниз

— Скажите. Вы должны сказать.

— Роза, дорогая, дорогая моя. Я хотел бы… все это так глупо… Я хотел бы объяснить, но…

— Я что-нибудь сделала не так?

— Нет.

— Может быть, я чего-то не сделала? Того, чего вы от меня ждали?

— Нет ничего такого, что мы бы сделали не так. И нет ничего такого, чего мы могли бы избежать.

— Вы не должны так со мной поступать, — сказала она с мертвенным холодом. — Вы не должны так поступать с девушкой. С порядочной девушкой. Я не стараюсь вас удержать, я только хочу знать, в чем я перед вами виновата?

— Боже мой, Роза, я уверяю вас, что ни в чем вы не виноваты. Вы всегда были правы и ласковы. Вы были такой, какая вы есть.

— Так в чем же дело?

Он стоял перед ней. Его мозг был пуст и сух. Он хотел объяснить ей, что это не его вина. Он не хотел оскорбить ее, он просто ошибся. Ему казалось, что он такой человек, который может дать ей счастье и помочь ей раскрыть всю свойственную ей живую простоту, но это не так. Теперь она глядела на него через стол, заставленный грязными тарелками, и на лице ее и во всей фигуре не было и следа этой живости — только мука и оцепенение.

Как ни безгрешны и спокойны были его отношения с Розой, он испытал с ней больше счастья, чем с какой-либо другой женщиной, и они уже обрели способность говорить друг с другом без слов. Беспомощно, молчаливо он пытался объяснить ей, что все было ошибкой. И в ответ она молча обвиняла его.

«Ты согрешил против меня, — говорил ее взгляд и весь облик. — Ты оскорбил меня так, что этого нельзя простить. Потому что, в сущности, ты совершил величайший грех против ближнего: ты хотел использовать меня в своих целях. Не давать, не общаться со мной, а для чего-то использовать меня».

«Не так все это просто», — пытался он оправдаться своим взглядом, но она взглядом отвергла его защиту.

«Я готова была любить тебя, а ты смотрел на меня как на лекарство».

Обвинения и оправдания, ненужные, неубедительные оправдания, скрещивались над столом. Он чувствовал себя поверженным в грязь.

— Так в чем же дело? — повторила она вслух.

Пристыженный и раздавленный, он пробормотал:

— Я не могу… не могу объяснить… но так надо.

— Да скажите же, что случилось? Ведь что-то должно было случиться, что-то, о чем вы не хотите мне сказать, — проговорила она изменившимся голосом, вялым, без всяких оттенков.

— Я увидел сумочку. Это была сумочка, — мучительно, бешено взорвался он.

— Силы небесные! До сих пор не вымыты тарелки, — расшумелась вбежавшая старшая сиделка. — И на что только уходит у вас время?

Потом она заметила, что Роза плачет. Она плакала тяжело, беспомощно, не стараясь скрыть своих слез. Сиделка сейчас же напустилась на Чарлза, как ярый заступник, как женщина, встающая за другую женщину против общего врага.

— Чем вы ее обидели? — строго спросила она.

— Поверьте, — бормотал Чарлз, униженный и несчастный. — Поверьте, что мне трудно это объяснить. Лучше не спрашивайте, прошу вас. Вы этого не поймете.

Роза отвернулась. Плечи ее содрогались от беззвучных рыданий. Старшая сиделка пришла в бешенство, особенно от слов Чарлза, что она этого не поймет.

— Не пойму? Вот еще выдумали! — воскликнула она. — Вот так все вы поступаете, грязные вы козлы! Я-то все понимаю. Закрутили с нею, а потом довели до слез. Знаю я вас, будьте все вы прокляты! Не плачь, дурочка, — сказала она Розе. — Тебе же лучше, что отвяжешься от этого дрянного лоботряса. А вы берегитесь, бездельник! — сказала она, обращаясь к Чарлзу.

— Да, — бессвязно ответил Чарлз и кивнул.

— Вон, сейчас же вон отсюда! — бушевала она. — И ступайте, работайте, чтобы хоть чем-нибудь оправдать хлеб, который едите.

Без слов, с поникшей головой он собрал свои щетки и тряпки.

— И еще вот что, мистер Дон-Жуан, — сказала она, одной рукой обнимая Розу за плечи. — Если вы еще сделаете какую-нибудь пакость, я добьюсь, что вас мигом вышвырнут, вот так! — и она щелкнула пальцами свободной руки.

— Я и так увольняюсь, — сказал он вяло. — Сегодня я последний день на работе.

— Ну и проваливайте, скатертью дорога, — выпроваживала она Чарлза, стремясь скорее остаться наедине с Розой. — Ступайте и работайте, хоть это и последний ваш день у нас в больнице. И в другой раз, если повстречаете приличную девушку, не смейте и думать о ней!

— Да, — сказал он послушно, как будто она все еще приказывала ему как санитару. — Так я и сделаю.

Весьма характерно для мистера Брейсуэйта было то, что он не держал роллс-ройса. Он был богат, но не хотел выставляться и лезть в миллионеры и в этом духе выдерживал весь уклад своей жизни. Лишние две тысячи в год, и Чарлз мог бы щеголять в дорогой униформе с начищенными пуговицами и в кожаных крагах, водил бы дорогой роллс и спал бы… среди тараканов. А сейчас он носил скромную коричневую куртку, фуражку с козырьком, наслаждался комфортом своей крошечной комнатушки и гонял по деревенским дорогам тяжелый даймлер: гидромуфта, плавный ход, три с половиной тонны веса. Чарлз чувствовал себя в нем водителем автобуса, только что не надо было останавливаться и впускать пассажиров.