Джон Уэйн - Спеши вниз

Больше всего заботил его денежный вопрос. После его триумфального начала, когда выручка в несколько шиллингов казалась ему неслыханным чудом, он скоро обнаружил, что город и до него прекрасно обслуживали мойщики окон, которые были постоянными клиентами выгодных заказчиков — больших магазинов, гостиниц и тому подобного. Оставались жилые кварталы. Но оказалось, что тут большинство домовладельцев предпочитало обходиться собственными силами. Сколько раз хрустел он гравием дорожек, направляясь к какому-нибудь респектабельному дому с двумя машинами в гараже, лишь для того, чтобы на его звонок отзывалась сама хозяйка — прислуги, должно быть, не держали — и заявляла, что у них уже есть постоянный мойщик. А он знал, кто этот постоянный мойщик — это сам отец семейства в часы, свободные от банка, где он был одним из директоров.

Еще хуже, чем нехватка работы, было для него постоянно ощущать себя отщепенцем, которому надо остерегаться невидимой, но могущественной организации, стремившейся сокрушить его. Он ровно ничего не знал о своих сотоварищах — мойщиках окон, ему никогда не приходилось вплотную знакомиться с работниками физического труда, но ему всегда внушали, что они принадлежат к каким-то зловещим обществам, называемым «союзами», и что каждый, кто попытался бы жить своим трудом без благословения такого «союза», оказался бы в весьма трудном положении. Всякий раз, заметив в отдалении тележку с лестницей и ведрами, он в панике сворачивал в ближайший переулок, считая самоочевидным, что каждый мойщик окон может питать к нему лишь ненависть и отвращение. Несмотря на это, ему никогда и в голову не приходило сделать попытку вступить в союз и вообще как-то оформить свое положение: это означало бы официально войти в состав рабочего класса, а его целью было держаться вне всякой классовой структуры.

Бывали у него и совсем неурожайные недели, когда он радовался деньгам Бетти. Ее «пай» равнялся двум фунтам десяти шиллингам в неделю и был неиссякаем. По ее словам, получала она эти деньги от тетушки, старой девы, жившей милях в двенадцати от города. Старая леди была, по-видимому, весьма эксцентричная особа, потому что, хотя рука ее никогда не оскудевала, она настаивала на еженедельном посещении Бетти и сама вручала ей деньги наличными. В этот день Чарлз и Фроулиш наскребали все остатки от недельного бюджета и тратили их на хорошую выпивку, так что Бетти возвращалась к полуночи или позже к пустой кассе. Ее ничтожный пай не давал им возможности откладывать на случай одного из тех кризисов, в котором застал их Чарлз, но позволял кое-как перебиваться в те трудные недели, когда его заработок падал и, случалось, не достигал и одного фунта. Странное дело, но, не встреть Чарлз этих полунищих, он сам не в состоянии был бы продолжать свою новую жизнь.

А он желал продолжать ее, потому что всей душой оценил ее, искренне считая, что никакое унижение не страшно ему теперь, когда он честно зарабатывает себе на хлеб полезным ремеслом, которому научился без всякой посторонней помощи; теперь, когда знает только свое дело, глядит миру прямо в глаза.

И откуда только могла прийти ему в голову эта идея?

Фроулиш редко покидал чердак; иногда неделями он не ходил никуда дальше импровизированной умывальной внизу во дворе. Но по временам он предпринимал долгие одинокие прогулки, и в одну из суббот Чарлз, устроившись в самом теплом уголке, чтобы вздремнуть после обеда, не удивился, когда романист стал облачаться в свое обтрепанное пальто.

— Что, отправляетесь на охоту за идеями? — сказал он.

— Какие там идеи, — ухмыльнулся Фроулиш. — Все вы помешались на идеях. И в голову вам не приходит, что при работе, протекающей в хроматической гамме (хроматической, соматической, динамической — эпитет по вашему усмотрению), для художника необходимы различные физические состояния.

— То есть, по-вашему, отдельные куски можно написать только будучи утомленным, голодным или простуженным?

— Да, примерно так, — серьезно ответил Фроулиш. — Мне предстоит написать шесть страниц о состоянии крайнего утомления. Вот я и хочу испытать физическую усталость. Не умственную, там должно быть душевное равновесие: мышечная усталость — вот что мне нужно. Проделаю миль десять, а вечером буду писать.

— А, когда ты сляжешь, мне придется ходить за тобой, — сказала Бетти. Она угрюмо посмотрела на него. — Ну и дурачина же ты, Эд, глупый недотепина, — продолжала она голосом, которого Чарлз у нее еще не слыхал. Он звучал грубой лаской, как ее любовный призыв. Вдруг Чарлз понял, что и в груди этой нескладной дурехи возможно какое-то искреннее чувство.