Нэнси Хьюстон - Дольче агония

Ни секунды не поколебалась, отметил Дерек. После стольких лет все еще помнит, где у Шона хранятся стаканы. А я, да, я все еще ревную. Устал ревновать. Шон превратился в руину. Все больше сутулится. И никогда не занимался зарядкой. Надо сохранять активность, я это всегда говорю Вайолет там, во Флориде. («Мама, ну почему ты целыми днями бродишь по комнатам? — твержу я ей. — Отчего бы тебе не пойти искупаться?» — «Мне? Купаться? Ты, видно, совсем мишугине, я всю мою жизнь прожила в Метьючене в Нью-Джерси, среди фабрик и шоссейных дорог, а теперь мой сын хочет, чтобы я вдруг превратилась в прекрасную купальщицу. Посмотри на меня: как я буду выглядеть в купальнике? Чучелом, вот как! Вроде этих жирных психопаток в бикини, этих полярных медведиц, которые среди зимы вылезают на пляж в Кони-Айленде и там резвятся, перебрасываясь большим кожаным мячом. Мне плавать? Нет, уволь. Он, мой сын, желает, чтобы я поплавала. А почему не полетала, с моим-то отвисшим брюхом? Ничего себе шутки. Но мне скучно. Музыку клезмер я в состоянии вынести раз в год, но не каждый же день». — «Тогда почему ты не попробуешь читать?» — «Читать? Мне, читать? Разве у меня когда-нибудь было время для чтения? Это ты у нас в семье читатель, литературный человек, твой отец отродясь не читал, он был слишком занят, ему надо было руководить своей фабрикой готового платья, чтобы ты мог поступить в университет, и получать свои дипломы, и читать сколько вздумается, и даже в симпозиуме участвовать в самый день его смерти. Значит, для тебя это хорошо, так ты и читай, читай! А меня избавь».)

— Привет, Чарльз, — слышится голос Шона.

Дерек до этой минуты держался особняком прислонясь к двери на веранду, глядя, как остальные наполняют пуншем свои стаканы, но не прислушиваясь к их болтовне, всецело погруженный в разговор с матерью, он мысленно пребывал во Флориде. Теперь же он проворно отскакивает от двери, пропуская следующего гостя.

Обнять этого человека Шон может от всего сердца: Чарльз Джексон, чернокожий лет сорока, морщинистый, элегантный, новичок на кафедре, сразу заслужил его симпатию тем, что хоть и был знаменит на всю страну благодаря сборнику блестящих эссе под названием «Черным по белому», а курс об афро-американской поэзии читать отказался. Настоял, что преподавать будет тех поэтов, которых любит, от Катулла до Цезария и от Уитмена до Уолкотта.

Чарльз обходит кухню, машинально пожимая гостям руки: «Добрый вечер… Весьма рад… Очень приятно…» С некоторыми он уже знаком, но мозг, только что сотрясенный яростным спором по телефону, ничего не воспринимает, ни имен, ни лиц, он слышит только голос своей жены Мирны, орущей ему из их чикагского дома, за который он до сих пор выплачивает: «Нет! И на Рождество тебе их тоже не видать, судья сказал — один летний месяц и все, подлец ты этакий Никаких уик-эндов, слышишь, подлец ты этакий !» Похоже, ее словарный запас грозит сузиться до этих трех слов. «Я привлеку тебя к суду! » — «Но, Мирна, в конце концов, если тебя послушать, можно подумать, что я совершил убийство!» — «Вот именно! Это — убийство! Ты меня убил, да, меня! Ты убил мою жизнь! Ты убил мою любовь к тебе! Она мертва! Все кончено , Чарли!" — «Не называй меня Чарли». — «Чарли, Чарли, Чарли! Все кончено, парень! Тебе хана! Ты сам этого хотел, это ты все пустил под откос! Я отправлю к тебе детей самолетом, но я никогда больше не желаю видеть тебя здесь, ты понял? Ноги твоей больше не будет в этом доме!..» (От сих до сих. От сих. один-единственный вечер, проведенный в гостиничном номере за углубленным исследованием аппетитного темно-коричневого тела Аниты Дарвен, молодой поэтессы из Южной Каролины, приглашенной в университет для занятий с поэтами-стажерами, — до сих: новое место на новом факультете за тысячу четыреста километров от своих сыновей Рэндала и Ральфа… и, главное, от дочки Тони, ее сливовых глазенок, драгоценного ее сердечка, она получила имя Тони, потому что Мирна в отличие от Чарльза обожает писательницу Тони Моррисон, малышке всего три года, она не запомнит ни меня, ни даже того, как мы когда-то жили вместе, я буду для нее далеким папой, подлецом этаким. ) Почти год прошел, а он все не может оправиться от шока, так внезапно его оторвали от жены, от дома, от всех планов, от будущего… У него до сих пор земля из-под ног уходит.

Стоя в углу кухни, он заново переживает этот кошмарный спор, бессознательно опустошил два или три стакана пунша, никого не видит, ни с кем не говорит… потом замечает, что Дерек направляется прямиком к нему, с белыми это сплошь и рядом, стоит им углядеть черного на отшибе, сразу пугаются, как бы он не почувствовал себя в изоляции, ну вот, так и есть, подгребает со словами: