Дженни Даунхэм - Пока я жива

— Тесс, я люблю тебя! О господи, как же я тебя люблю!

Расскажите мне, как это будет.

Филиппа кивает, словно ждала этого вопроса. На ее лице появляется странное выражение — профессионально-отстраненное. Мне кажется, она начала дистанцироваться. А что ей еще остается? Ее работа — помогать умирающим, и если она к каждому будет привязываться всей душой, то сойдет с ума.

— Теперь тебе будет меньше хотеться есть. Вероятно, ты будешь больше спать. Едва ли ты станешь с кем-то подолгу общаться, но не исключено, что в промежутках между сном ты найдешь в себе силы поболтать минут десять. Быть может, тебе захочется спуститься в гостиную или подышать свежим воздухом, если на улице тепло и папа вынесет тебя в сад. Но большую часть времени ты будешь спать. Через несколько дней ты начнешь иногда терять сознание и, хотя не всегда сможешь ответить, все равно будешь слышать, что тебе говорят, и узнавать людей. В конце концов Тесс, ты просто заснешь.

— Мне будет больно?

— Думаю, боль всегда можно будет облегчить.

— В больнице это не удавалось. По крайней мере, сперва.

— Да, — соглашается Филиппа. — Сперва они никак не могли подобрать лекарство. Но я принесла тебе морфина сульфат — он снимает боль. На всякий случай еще есть ораморф — он посильнее. Едва ли ты будешь мучиться от боли.

— Как вы думаете, мне будет страшно?

— На этот вопрос нет однозначного ответа. — Поняв по моему лицу, что говорит какую-то чушь, Филиппа исправляется:

— Я думаю, Тесс, тебе ужасно не повезло, и на твоем месте я бы боялась. Но я уверена: что бы ты ни чувствовала в эти последние дни, все будет так, как и должно быть.

— Ненавижу, когда вы говорите «дни».

Она хмурится:

— Я знаю. Прости.

Филиппа рассказывает мне про обезболивание, показывает пакетики и пузырьки. Она говорит мягко, ее слова накатываются точно волны, и я ничего не запоминаю. Такое ощущение, что все стремится к нулю и вся моя жизнь была лишь предвестием этой минуты. Я родилась и росла лишь затем, чтобы узнать эти подробности и получить из рук этой женщины лекарство.

— Тесса, у тебя есть вопросы?

Я перебираю в уме все, о чем бы нужно спросить. Но в голове замешательство и пустота, словно Филиппа пришла на вокзал, чтобы проводить меня, и мы обе ждем не дождемся, когда же придет поезд, чтобы не поддерживать неловкую беседу.

Пора.

Стоит яркое апрельское утро. Без меня жизнь пойдет своим чередом. У меня нет выхода. Меня пожирает рак. Он изрешетил мое тело. И ничего нельзя сделать.

— Я пойду вниз поговорить с твои отцом, — предупреждает Филиппа, — и постараюсь в ближайшее время тебя навестить.

— Незачем.

— Я знаю, но все равно приду.

Толстая, добрая Филиппа, которая помогает всем умирающим от Лондона до южного побережья. Она наклоняется и обнимает меня. Она теплая, потная и пахнет лавандой.

После ее ухода мне снится, будто я вхожу в гостиную и вижу, что там собралась вся семья. Папа издает какие-то странные звуки, которых я никогда раньше не слышала.

— Почему ты плачешь? — спрашиваю я. — Что случилось?

Мама с Кэлом сидят рядышком на диване. Кэл в костюме с галстуком, словно маленький бильярдист.

Тут меня осеняет: я умерла.

— Я здесь, прямо тут! — кричу я, но они меня не слышат.

Однажды я видела фильм о том, что умершие не уходят в мир иной, но безмолвно живут среди нас. Мне хочется рассказать об этом родителям. Я пытаюсь сбросить со стола карандаш, но моя рука проходит сквозь него. И сквозь диван. Я выхожу сквозь стену и снова возвращаюсь в комнату. Я перебираю пальцами у папы в голове, и он ежится, недоумевая, почему по спине пробежал холодок.

Тут я просыпаюсь.

Папа сидит на стуле у кровати. Он берет меня за руку:

— Как ты себя чувствуешь?

Я задумываюсь, прислушиваясь к себе.

— Ничего не болит.

— Вот и хорошо.

— Немного устала.

Он кивает:

— Хочешь есть?

Я бы и рада. Для него. Мне хочется попросить риса с креветками, пудинг из патоки, но это будет вранье.

— Что я могу для тебя сделать? Чего тебе хочется?

Увидеть ребенка Зои. Закончить школу. Стать взрослой. Путешествовать по миру.

— Чашку чаю.

Папа улыбается:

— А еще? Может, печенья?

— Бумагу и ручку.

Он помогает мне сесть. Подтыкает под спину подушку, включает лампочку у кровати и достает с полки блокнот и ручку. Потом идет на кухню поставить чайник.

Пункт одиннадцать. Чашка чаю.

Пункт двенадцать…

Я не хочу лежать в морге. Оставь меня дома до похорон. Если мне станет одиноко, пусть со мной кто-нибудь посидит. Обещаю вас не пугать.