Владимир Крупин - Время горящей спички (сборник)

Только представить, насколько далеко будет видно окрест с колокольни будущего храма. То-то будет радости ангинской ребятне трезвонить в колокола на Пасху, и как далеко, окрыленно полетят звуки колоколов над северными просторами, над водоразделом Лены и Ангары.

А ребятишки в Анге крепкие. Даже по сравнению с холодами в Иркутске в Анге холоднее на пять-десять градусов. Тут люди не только крепче, но и добрее. Может, это холода вымораживают из людей все плохое.

Идем в домик, где родился святитель. Домик так трогательно мал, но так уютен, гостеприимен, что хочется в нем побыть подольше, представив, как маленький Ваня нянчился с младшими братьями и сестрами. Вот отсюда, от этой русской печи, от этих полатей, от этого красного угла с иконами, от этого огонечка лампады вышел в жизнь величайший молитвенник и государственный ум.

Еще Анга родина историка и философа А. П. Щапова и академика А. П. Окладникова. Ангинцы, низкий им поклон, бережны к памяти своих земляков. И очень приветливы к гостям. Чая такой душистости и вкуса я не пивал нигде. Это, конечно, оттого, что вода здесь родниковая. Мы, отвыкшие от доверия к природе, долго не решаемся пить из ручья Громового при выезде из Анги. Но чего же бояться, когда эта вода такой чистоты, силы, целебности, что ею просто нельзя напиться. И посейчас, когда шумит вода из-под крана московского водопровода, все помню веселое детское лепетание Громового ручья. Громовый он, конечно, оттого, что весной гремит и ворочает своим напором камни.

Отошел святитель к Господу в Страстную субботу, чтобы вместе со Христом встретить Пасху в Царствии Небесном. Накануне причастился Святых Тайн. Было это в 1879 году. Ныне его святые мощи почивают в Свято-Успенском соборе Троице-Сергиевой лавры.

Много трудов Владыки погибло в пожарах, наводнениях, поездках, но даже и то, что осталось, поражает ясностью, простотой и молитвенностью. Может быть, главный труд Владыки «Указание пути в Царствие Небесное». Вот главный завет святителя: «Все учение Христа заключается в том, чтобы мы покаялись, веровали в Него и имели к Нему и ко всем людям любовь бескорыстную и чистую».

Поездка в Иркутск, на Байкал, к святыням иркутской земли ни в коем случае не туризм. Это паломничество. И оно по затратам ничуть не дороже любой заграничной поездки, но благотворней, целительней. Не пальмовую, а кедровую ветвь привезет паломник из Сибири, но это та же самая ветка Палестины, воспетая Лермонтовым, кроме того, мы учимся у сибиряков человеческим качествам, утраченным в Европе: сердечности, выносливости, сдержанности, молчаливости. Уже нам и к декабристам пора относиться иначе, уже пора их жалеть, заблудших, уже пора видеть в декабризме высочайший подвиг души русской женщины, ее высокого характера, ее жертвенной любви, ее верности супружеским узам. Также в Иркутске свершается поворот от прославления сосланных в Сибирь революционеров к обретению своих святынь, к прославлению забытых имен своих знаменитых земляков. Слова Державина на могиле Шелихова в Знаменском монастыре: «Помни, потомок, что росс и на востоке громок» — не должны быть нами забыты.

Помню, как в семидесятые и восьмидесятые годы моих иркутских знакомых очень огорчал лозунг, выдвинутый тогдашней идеологией: «Превратим Сибирь в край высочайшей культуры!» И превращали, наполняя край стройками чудовищного вмешательства в природу. Гибли, затапливались леса и пашни, время породило тип человека хамского, бесцеремонного, варяжистого. Теперешние демократы очень многое взяли из своей тогдашней комсомольской юности.

Но выстояла Сибирь, и нам надо ехать в нее, учиться у нее.

Светлеет за окнами московский рассвет, а в глазах дороги Прибайкалья. Испытанные морозами, закаленные ветрами, стоят в глазах села, и деревни, и города Приангарья и Приморья: Усть-Уда, Усть-Орда, Усть-Куда, Косая степь, Тальцы, Балаганск, Хомутово, Тихонова падь, Бирюльки, Смолещина, Верхоленск… И дороги, дороги. Здесь основательность пространства подкреплена надежностью времени. Время здесь не суетится перед модами по-европейски, не скачет за новациями, твердо стоит на камне веры и народности. Мне показалось в этот раз, что я услышал музыку пространства. Но никогда не смогу передать ее. Она во мне.

Она услышалась давно, еще в вятском детстве, когда наше семейное застолье пело русские песни. И отец обязательно говорил:

— Не имеем мы никакого права расходиться, пока не споем про Байкал. И «Далеко, в стране Иркутской». Мать, поддержи! — И запевал: «Славное море, священный Байкал…»