Анатолий Азольский: Легенда о Травкине

В раздольной казахстанской степи Травкин и сотня инженеров его, рассованных по площадкам полигона, настраивали и сдавали военпредам радиолокационные станции обнаружения и наведения: «Амуры», «Камы», «Волги», «Доны» и прочие, ибо неисчислимы на Руси реки. Про себя, в думах своих, Травкин сравнивал станции с собаками, помогавшими охотнику находить и убивать зверя, и радиолокационные станции, одухотворенные собачьими повадками, вели себя порою странно. «Волга», к примеру, была неразвитым тупым щенком, одинаково реагирующим на любой объект в зоне видимости, одинаково громко и однообразно лающим на своего и чужого. Нервная и самолюбивая «Припять» не различала новых целей, зубами вцеплялась в наугад выбранную, и оттащить ее от случайной добычи было уже невозможно. Были станции-умницы, отлично разбиравшиеся в том, где настоящая утка, а где подсадная. Попадали на полигон и гениальные одиночки, но участь их складывалась горько, потомство они давать не могли, в серию не шли, потому что требовали особых приправ и нежного ухода, а промышленность не могла пока технологически обеспечивать того и другого. И калеки привозились в степь — плоды, зачатые в спешке каких-то дат, по пьяной лавочке дутых обещаний, несчастные детки, сработанные без любви, без страсти. Бывало, всучивали Травкину и выкидышей, упорно уверяя его, что медали, полученные родителями на выставках, гарантируют потомству долгую жизнь. Уродцев этих волочить бы на живодерню, но их везли и везли на полигон — в надежде, что, попав в собачью стаю, они научатся все-таки нюхать, смотреть и лаять, и случалось нередко, что ожидания оправдывались, чувства щенков развивались, обострялись, и уродец, торчком поставив уши-антенны, гавкал радостно, давая точные координаты цели, заливисто лаял, помогая наводить ракету. Но еще чаще случалось иное, непоправимое. Из собачьего роддома Травкину слали телеграммы, подписанные медалистами, но переубедить его было невозможно.

Сами ракеты были вне круга его обязанностей, но бортовую аппаратуру их он знал досконально, и руководители стрельб правдами и неправдами тащили Травкина с другого конца полигона на пуски экспериментальных ракет, чтоб услышать его неофициальное мнение. Был он будто посвящен в некую ракетно-радиолокационную тайну или проник в нее. Металл (станция) разговаривал с металлом (самолетом, ракетой) языком импульсов, а те отличались друг от друга крутизной фронта, длительностью, амплитудой, полярностью, то есть всем тем, чем разнится звук от звука, слово от слова. Да и Травкин, когда интересовались, кто же это посвятил его в тайну, отвечал просто: «Импульсы!»

Люди тоже общались импульсами, и Вадим Алексеевич знал, какие импульсы созвучны, кого из настройщиков посадить на «Ладоги», кого на «Амуры». Люди текли через полигон, оседая на нем, покидая его. Уже складывалось Великое Братство людей, нигде, кроме полигона, работать не желавших. Только здесь могли они жить, и нередко потому, что иного жилья у них не было. Они узнавали друг друга в переполненных аэропортах страны, на узловых станциях Сибири и Дальнего Востока — по одежде, по жаргону, по одичалости и суматошности, передавая братьям по профессии ценную информацию. Они знали, где больше платят и где меньше сволочатся. Понимали, какие станции и какие ракеты пойдут косяком, а какие застрянут в степи. Кого из писарей в штабе надо умасливать бутылкой, чтоб не с военных аэродромов улетать в Москву, а добираться до столицы длинным, кружным и приятным круизом, — такой именно отдых обеспечивали писари, шлепая на командировочное предписание штамп «спецрейс отменен».

Монтажка брала на работу к Травкину только дипломированных инженеров; сотня травкинских настройщиков кочевала по степи, в крупных гарнизонах травкинцы составляли ничтожное меньшинство, но выделялись и отмечались потому, что начальником их был сам Травкин. А он при любой житейской или военно-технической неурядице мог сам прибыть на площадку и точным словом или не менее точным молчанием восстановить спокойствие и порядок. Наказания были редки. Когда вокруг одинокого настройщика малознакомая техника, непонятный быт военного городка (да сотня верст до Травкина к тому же), то приезд шефа мог вселить уверенность или ввергнуть в панику. Обычно Травкин по первому зову возникал в дверях станции или гостиницы, дружелюбно протягивал руку: «Ну, чем порадуете?.. Чем оскорбите?..» Приветствие это стало известно всему полигону, и, если в столовую завозили тухленькое мясо, официантки добросердечно предупреждали офицеров: «Ну, ребятишки, сегодня мы оскорбляем...»