Адам Торп - Правила перспективы

Герр Хоффер хрюкнул, точно удачно пошутил.

— Ну так передайте ему, что я написал себя самого с некоторого расстояния.

— В вас словно две личности. Шуман, да и только.

— В круговорот жизни, — изрек Бендель, — включены сотни тысяч людей. И не только людей, ясное дело. Животных и птиц. Червей.

— Какой ужас, — сказала фрау Шенкель.

Снова повисло смущенное молчание.

— Странно то, что каждый считает, что он непременно был знаменит в прошлой жизни, — сказал Вернер, откашлявшись, — если только он не отвергает с порога саму мысль о реинкарнации. Например, король Генрих Птицелов, Винсент Ван Гог, а отнюдь не какой-нибудь ничтожный безымянный клерк, не говоря уже об упомянутом вами черве.

— Ну и что? — парировал Бендель. — Что в этом странного? Некоторые люди настолько гениальны, что просто не умещаются в одну жизнь, герр Оберст.

— Вот вы, например.

Бендель загадочно улыбнулся. Смотрелся он в штатском странно, точно актер, играющий крестьянина; поношенная голубая кофта была ему маловата.

Он полностью сбрендил, подумал герр Хоффер. Может, и всегда был такой. С ним надо обращаться как с хрупким фарфором.

— Как некий ничем не выдающийся ефрейтор-фронтовик с мозгами свихнувшегося парикмахера, — пояснил Бендель.

— Как кто? — переспросила фрау Шенкель.

Наступило мертвое безмолвие. Повеяло холодом и потемнело. Будь герр Хоффер расположен к мистике, сейчас он бы уверовал в привидения.

— Он очень долго странствовал по неисчислимым темным жизням, — продолжал Бендель, — и сейчас полностью опустошен, его клеточное тело хило и больше ему не нужно. Он будет обходиться без тела, как темный ангел. Я чувствую: тщедушное тело парикмахера мертво…

Хильде Винкель тихонько вздохнула.

— Но даже сейчас, — вещал Бендель, — когда американцы бьют нас числом, темный ангел незаметно входит им в кровь.

Настала продолжительная тишина, даже разрывы снарядов стихли. Пламя свечи задрожало, сплющилось, чтобы потом, вытянувшись, взметнуться вверх. Стены беззвучно затряслись, облака известковой пыли повисли в воздухе. Хильде закашлялась.

Все подняли глаза, будто разгадка была на потолке.

Вернер пошевелился в тени.

— Фюрер хитер и лжет больше, чем остальные, вот и все, — сказал он. — Ради Бога, не делайте из него Люцифера.

— Он не лжет, — возразила фрау Шенкель. — Что угодно, но он не лжет.

Вернер фыркнул.

— Во всяком случае, — продолжала фрау Шенкель, — мы еще возблагодарим его, когда ворвутся азиатские орды. Тогда наши мальчики вновь бросятся в сечу и страшным напряжением всех сил спасут Европу.

— Фрау Шенкель, — устало произнес герр Хоффер, — вы говорите, как радио.

— Мне лучше знать, на что похожи мои слова и на что не похожи, — резко бросила она, повернув к нему пылающее лицо. — Мой дорогой муж был бы сегодня жив и водил бы поезда, если бы у них были носки, какие положено! И мой единственный сын тоже! Мой несравненный Зигги!

— Беда в том, — сказал Бендель, — что еврейские волосы слишком тонкие.

— Я не желаю говорить про евреев, — рассердилась фрау Шенкель.

— Вы же сами заговорили про носки.

— Но не про евреев же.

— Это одно и то же, — объяснил Бендель. — Евреи и носки.

— Что вы, черт побери, имеете в виду?

— Носки для определенной категории служащих. Таких, как машинисты поездов. Исключительно.

— Что исключительно? — грубо спросила фрау Шенкель.

— Изготовленные исключительно из волос евреев.

— Какая ерунда. Как такое можно изготовить? Вот гадость-то. Они же все сальные.

Бендель расхохотался. Герр Хоффер засмеялся тоже, хотя шуточка про носки ему совсем не понравилась. Нашел время паясничать.

— Безотходное производство, понимаете? — проговорил Бендель. — Зола удобряет немецкие поля, волосы согревают ноги наших мальчиков. Только для определенной категории служащих.

Все замолчали. Герра Хоффера снова охватила тревога.

Раздался глубокий дрожащий голос Вернера:

— Что вы видели, герр штурмфюрер Бендель?

Никто не осмелился ничего добавить, ведь из глаз Бенделя, словно из крошечных окон, смотрела смерть.

— Я не сумасшедший, — пробормотал он в конце концов. — В этом вся штука. Если б я сошел с ума, было бы куда легче.

Он поскреб у себя за ухом, точно собака.

— Вроде стихло, — сказал Бендель и уцепился за сверток с картиной. — Попытаю счастья.

Внезапно раздался раскатистый грохот, будто с какой-то полки на небесах посыпалась масса горшков и кастрюлек.