Владимир Орлов - Земля имеет форму чемодана

Ему бы вспомнить о часовых поясах и уж точно сразу же схватить огнетушитель и залить свою дурацкую башку пеной. Но откуда Куропёлкин мог добыть здесь огнетушитель?

А у этой в опочивальне размещен сейчас очередной Шахерезад, завидовать кому не стоило.

«Черти о чём ты думаешь?!» — начал Куропёлкин деликатно, но тут же перешёл на боцманские слова.

И вдруг понял, что ему в мире всё безразлично. И собственная его жизнь-планида, и киты на берегу, и нагло-трусливые жулики-доминиканосы, и пакеты с песо, и очередной Шахерезад, и бабёнка Звонкова, то ли ведьма, то ли просто стерва…

И надо было сейчас же сползти со скамьи и утопиться…

«Это из-за стервы и ведьмы, что ли, утопиться?» — сейчас же возмутился Куропёлкин.

Нет, утоплением наказывать себя вышло бы делом позорным, сползать со скамьи он не стал. И даже убрал из воды ноги. Вспомнил, что совсем недавно на них была обувь. Потеря Башмака отчего-то снова расстроила Куропёлкина.

Впрочем, в Башмаке-то мародёры, даже и отодрав подошву, ничего не нашли. Башмак отплыл в прошлое. Важным для Куропёлкина стало теперь не уже случившееся с ним, а то, что могло произойти дальше. Важным и интересным.

Разъяснение непонятностей, обрушившихся на него в последнюю пору, а стало быть, и оценку степени своей вины в странных (для него) событиях Куропёлкин решил отложить на потом, сейчас же главным было — не избегать никаких новых испытаний (приключений!), истребить в себе страхи и даже позволить себе порой быть беспечным. И пусть всё идёт, как идёт. По воле волн.

Но волн-то сейчас не было.

Или были?

Ведь скамья-то из Останкинского парка куда-то плыла.

Но от скамьи пахло берегом усопших китов. Или содержимым контейнера, куда старательные услужники Трескучего и Звонковой засунули, вмяли его, нарушившего приличия подсобного рабочего Куропёлкина.

Вспомнил: на разбойном катере бандос Кукарача то и дело зажимал нос, сплевывал и бормотал:

— Гуано!

Вполне возможно, это бормотание было частью подвоха, с целью ввести матроса с субмарины «Волокушка» в раздражение, а взволнованного, его и огреть.

Слово «гуано», действительно, раздражало Куропёлкина. Он знал, что гуано было особым достоянием государства Чили, происхождением своим связанным с птичьим помётом, то есть с чем-то жидким, способным с лёту, с высот извратить наряды людей и имеющим жалко-упрощённый запах. Разве могло их гуано сравниться с нашим, крепким и выразительным!

Не могло!

Неожиданный порыв ветра подкрепил мысли Куропёлкина. Знакомые ароматы усилились. Неужели останкинская скамья, сама, по своей воле, возвращалась к берегу с китами? А ведь рябь на воде стала лишь чуть рельефнее. Или, может, здесь существовало глубинное течение (либо даже оно только что возникло или кем-то было возбуждено), какому должно было вернуть Куропёлкина к месту его вчерашнего обретения чувств и сознания? Но зачем кому-либо было необходимо (выгодно) вертеть Куропёлкина в углу водного пространства, им пока неопознанного и неназванного? Или, может, его желает всосать пробоина Бавыкина в недра Чемодана и вернуть его в хозяйство госпожи Звонковой. Ну уж нет! Да, он позволял себе порой быть и беспечным, но не да такой же степени! Хватит кататься обобранным дураком на парковой скамейке и вдыхать ароматы то ли московских мусорных сборов, то ли переливы продуктов тления усопших китов, то ли выхлопы от пузырей лежавшей на дне субмарины «Волокушка». Хватит. Хватит торчать здесь и ждать от кого-то помощи или исполнения заслуженного им наказания. Надо искать Землю!

Надо ощутить себя навигатором и мореплавателем! И вперёд! Пока не полный. Но вперёд!

Впрочем, какую именно Землю искать, Куропёлкин не знал.

Какую-нибудь. Твёрдую. Сушу. Большую Сушу. Материк. Хотя он был бы согласен и на остров. Необитаемо-таинственный. Без людоедов. И с магазином-баром под пальмой. И чтобы хозяйкой в нём при пивном кране была горничная Дуняша. Она же шоколадница. И чтобы никакие посудины к их острову не шлялись.

Тут автор (то есть я) считает необходимым объявить читателям истории Евгения Макаровича Куропёлкина, если такие сыщутся (или образуются), что ни в мореплавании, ни в навигационном деле он ничего не смыслит. Ни по каким морям не ходил, ну, если только прокатился однажды на теплоходе с бассейном из Сухума до Ялты. Про приливы и отливы я читал лишь в книгах. Оттуда же пришли ко мне слова «астролябия» и «секстан». Никогда не бывал я в Западном полушарии, где, по убеждению Куропёлкина, он находился сейчас. Не имею никакого представления об особенностях тамошнего водного, подводного и сухопутного мира, неизвестны мне в реалиях приметы быта земного пространства, куда занесло Куропёлкина. Не загорал я на пляжах Флориды и Мексиканского залива. Не наслаждался диксилендами Нью-Орлеана. Не видел акул. Лишь кое-что стало известно мне о вынужденных хождениях Куропёлкина как по воде, так и по суху. Это кое-что известное возбудило во мне фантазии, скорее всего косвенные и искажающие суть произошедшего.