— Что это вы молчите?.. Что замышляете?..
Замышляете… Вот и прорвалась наружу его подозрительность. Кто знает, сколь глубоки ее корни. Возможно, теперь, когда они близки к цели, ради которой он обманул весь мир, ради которой поставил на карту свою и их жизни, ему начинает казаться, что они что-то замышляют? Столкнуть его в трещину? И пусть там кричит, а они попляшут наверху, поржут, достанут единственную фляжку с коньяком, выпьют за победу и вернутся живыми на родину, присвоив его торжество? Объявят миру, что он лишился рассудка, не дойдя до цели. Нервы не выдержали, взял да и прыгнул…
Могли такие мысли посещать его?
Мнилось ли ему, что кто-то из его людей сунул записку людям Скотта, когда те посетили «Фрамхейм»? И в записке были такие слова: «Наш начальник сумасшедший. Мы не дойдем до полюса, мы обречены на проигрыш…»
Нет, он не верил в это. Знал, что такого быть не могло. Но когда человека лихорадит от волнения, к тому же человека измотанного, отощавшего, с изъязвленной правой щекой, с руками, которые трясутся, когда он вечером в палатке поднимает чашку с горячим шоколадом, и выводимые на бумаге буквы выдают пальцы, дрожащие от холода и переутомления, в таком состоянии разве не мог он подумать, глядя на своих спутников: «Не замышляют ли они чего втайне от меня?.. Не получу ли я нож в спину?.. Нет-нет, я знаю, что могу положиться на каждого из них. Но по ночам я выскакиваю из палатки в одном белье при минус тридцати — что я говорю, какое там белье, мы не раздеваемся, напротив, одеваемся перед тем, как забраться в спальный мешок. От меня воняет дерьмом. Да нет же, дерьмо замерзает, пот замерзает, правда, грязные лепешки оттаивают под действием моего тепла, хоть я этого не замечаю, и тело покрывается ссадинами от шерстяного белья, которое дубеет от застарелого пота. Выскакиваю из палатки. Плато, отделяющее нас от полюса, залито лунным светом.
И тишина, одна из собак подходит и обнюхивает меня, виляя хвостом, я слышу ее дыхание, слышу тишину, десятки километров тишины. Никаких следов Скотта не видно?.. Не слышно дыхания людей на юге?..»
Ты обманул весь мир.
Если вернешься домой победителем, мир скажет: «Хи-хи, он обманул весь мир».
Если же ты вернешься, проиграв соревнование, мир скажет: «Он обманул весь мир!»
Он стоит и дрожит, не надо, чтобы его видели; как они там в палатке — не спят? Лежат и следят за ним? Строят козни? Обсуждают замыслы втайне от него? Он не знает, какие вещи лежат в их личных сумках. Сказал им: «Берите что хотите, только чтобы вес не превышал трех килограммов!» Но ему следовало бы потребовать, чтобы показали? У них есть тайны от него? Свирепея, он забирается в палатку и поднимает всех четверых.
Берет себя в руки и говорит приветливо:
— Лунища-то какая! Я в вас уверен, хе-хе, таких молодцов поискать! Ночь лунная! Может, снимемся и в путь, пока нас опять не накрыл туман? Я в вас уверен, знаю — силы найдутся…
Они согласны. Примус гудит. Чашка горячего супа, по порции пеммикана собакам — и в путь.
В этот день они проходят крайние южные пределы, когда-либо достигнутые людьми.
Они миновали рубеж, куда доходил Шеклтон. Дальше никто еще не бывал. Они обязаны в это верить. Лиши нас кто-нибудь этой веры, неизвестно, что произойдет. Вдруг кто-то другой, другие путники первыми дошли сюда, но мы об этом еще не знаем? Может быть, опередили нас на двадцать километров, может быть, всего на пятьсот метров?
Но буран замел их следы.
Они поднимают флаг. Вытягиваются в струнку.
И гонят вперед собак через белый простор плато. Один пес принюхивается, глядя на юг. Не первый день, не первую неделю псы принюхиваются, повернув морду когда на юг, когда на север. Просто они не придавали этому значения. Теперь же начальник экспедиции приходит в ярость. Теряя самообладание, орет на собаку. У него нет кнута, а лыжной палкой не дотянуться, но кажется — он готов наброситься на злодейку и топтать ее ногами. А та знай продолжает принюхиваться.
Еще две собаки делают то же. Люди смотрят друг на друга. Начальник зарылся лицом в шарф. Кто-то всхлипывает. Это Бьоланд. Он подходит к первой собаке, чешет ей за ухом и тихо говорит:
— Перестань… Перестань же…
Срывается на крик:
— Не то я убью тебя!..
На санях укреплены одометры — измерители пройденного расстояния. Члены группы всю дорогу вели подсчет и знают, что долгожданное событие должно произойти около трех часов дня.
Голос начальника.
Они пришли.
И никого, и ничего, кроме тишины; никаких следов, никаких пирамидок, никаких палаток.
Читать дальше