Анатолий Гладилин - Вечная командировка

И я говорю долго-долго. И я все хочу объяснить. Да, Ира, ты была тысячу раз права. Да, виноват только я один.

— Будешь со мной?

— Всю жизнь, Ирка, только с тобой.

И становится совсем тихо. И дымный майский вечер спускается на улицы города. Сюда нас привела серебристая дорога. И старые дома маленьких уютных переулков подмигивают нам своими квадратными, продолговатыми, круглыми окнами, которые светятся, как разноцветные фонарики на елке.

— А где Женька?

— Она пошла спать. Она маленькая девочка. А у нас впереди еще очень много времени.

И очень темно. И я вижу только лицо Иры. И у меня кружится голова. Она очень близко, женщина, которую я любил всю жизнь.

И я вижу, как высоко над нами, над карнизами старых домов и ветками молоденьких деревьев краснеет небо.

Рассветает. И по улице мимо нас молча идут люди. Они в старых шинелях и рваных сапогах. Они идут нестройными колоннами, но я знаю каждого из них.

Вот ему был дан приказ на запад. А ей в другую сторону. Ему было семнадцать лет, когда он встретился с гайдамацкой саблей.

Этот оставил старуху мать и в глухом селе, председатель сельсовета, погиб от кулацкой пули.

Этот бросил университетскую кафедру, порвал бронь, ушел в ополчение и убит подо Ржевом.

Вот обыкновенный паренек, немного старше меня. В последний день войны он прикрыл грудью вражеский пулемет.

Они идут нестройными колоннами, миллионы безымянных солдат, а на небе разгорается красное зарево.

И Ирка в ослепительно белом платье, точно такая, какой я ее впервые увидел, — взгляд надменный, чуть свысока, а губы улыбаются — Ирка протягивает мне руку.

Но на моей голове буденновский шлем с красной звездой. Мне пора. Вот между этими двумя бородачами мое место.

Долгий путь, долгий марш, пока серебристая дорога не превратилась в крыло самолета и, накалившись, вылилась молочно-белой струей из ковша в форму коленвала.

Вспыхнули фонтанчики огня, заволокло все дымом. Дымовое облако уползло и обнажило раздробленные куски диабаза на дне котлована. Ангара стала шире, морские крутые волны побежали вдоль берегов, пронзительно голубые цветы расцвели за кормой. Маяк на мысе Поворотном ревел, как раненая корова, как мотор самолета на аэродроме в Крестах Нижних, и зеленые лиственницы подымались по косогору, и трактор переваливался по весенней размокшей тундре, и под ногами чавкала грязь, когда мы прошли вдоль будок…

Меня разбудили. Я увидел, что лежу на гамаке в маленьком садике и рядом стоит старая женщина с удивительно знакомым лицом. Она говорила:

— Алексей, ты спишь уже три часа. Ты никогда днем не спал. Пора обедать. Я накрыла на стол. Ты встанешь?

— Да, я встану, — сказал я и продолжал лежать и мучительно вспоминать, почему лицо этой женщины мне так знакомо.

— Встань, Алеша.

Я сел и продолжал смотреть на нее. Я хотел понять, где я. В глазах женщины промелькнула тревога:

— Алеша, ты узнаешь меня?

— Да, конечно, — ответил я. Хотя еще не вспомнил, откуда я знаю эту женщину.

— Идем, Алеша.

Я встал, и пошел за ней, и прошел через весь садик, и поднялся на крыльцо. И только тогда я понял, что нахожусь дома и передо мной моя мать.

Полковник Курочкин представил меня генералу и сказал, что я тот самый писатель. Генерал скептически и внимательно оглядел меня снизу вверх и вежливо повторил прописные истины — людей из его управления зачастую считают тупыми, малообразованными военными, гоняющимися за шпионами и нарушителями и любящими устраивать веселые перестрелки в темных переулках. А между тем это люди зачастую (генерал любил это слово) большого ума и большого гражданского сердца, люди, преданные стране и партии и честно выполняющие свою очень опасную работу. Эти люди — настоящие герои и достойны того, чтобы о них слагали песни и писали книги и т.д.

Далее генерал выразил надежду, что я напишу хорошую книгу об одном из лучших офицеров его управления Алексее Ивановиче Краминове. Управление передает мне личные дневники Краминова и познакомит с его семьей. Генерал сказал, что Краминов был известен как человек необыкновенной личной смелости и хладнокровия. Но в последнее время он проявил себя как исключительно тонкий и не по возрасту опытный и умный криминалист и контрразведчик. Конечно, не думайте, сказал генерал, что в наше время личные качества одного человека решают все. В своей работе мы используем последние достижения науки и техники и благодаря им достигаем результатов, казавшихся ранее немыслимыми. Но, однако, тот факт, что Краминову поручили самостоятельно вести и возглавлять разработку крупнейших дел, говорит сам за себя. Выдвинулся он на так называемом «золотом деле». Мы в течение нескольких лет ловили отдельных лиц. Но Краминов первый заговорил о наличии глубоко засекреченных людей, о целой цепочке, по которой золото уходило на Запад. И он вскрыл эту организацию и обнаружил все звенья этой цепи, начиная с Чукотки, кончая Харьковом и Ленинградом.