Татьяна Булатова - Мама мыла раму

На лестничных клетках захлопали двери, залязгали цепочки, защелкали глазки. Самохваловы громко покинули подъезд, около которого переминался с ноги на ногу Петр Алексеевич Солодовников. Жениха объял ужас: перед ним была не его веселая Антонина, а фурия, волочившая за собой ничего не соображающего ребенка, пусть и двенадцати лет.

– Тоня! – бросился Солодовников. – Тоня! Прекрати, как ты можешь! Посмотри на нее.

– Что стоишь? – грохотала Самохвалова. – Беги, «Скорую» вызывай! Сейчас задохнется… Сволочь… Сволочь! – Антонина рыдала, волоча за собой задыхающуюся Катьку. – Сволочь какая…

Дважды, вечером и глубокой ночью, Петр Алексеевич выбегал к подъезду встречать «Скорую помощь». Антонина, черная, разом постаревшая, сидела у кровати дочери и гладила той руку:

– Холо-о-о-дная, – шептала мать и покрывала руку поцелуями. – Катенька… Доченька… Дыши…

Катька булькала, хрипела. Солодовников пил корвалол и тайком плакал, вытираясь грязным кухонным полотенцем. Ждали утра. Накачанная всем, чем только можно, девочка затихла. Бригада «Скорой помощи» покинула свой пост, настоятельно рекомендуя ребенка все-таки госпитализировать.

– Ну уж нет, – сухо проронила Антонина. – В больницу не дам! Умрет – так уж дома.

– Ничего не умрет! Ничего не умрет! – запричитал Петр Алексеевич и бросился на кухню, давя рыдания.

Он ничего не мог поделать с собой. Испуганный, с красными глазами, в измятых штанах и потной под мышками рубашке, Солодовников был жалок. «Эта девочка… – думал он. – За что? Ребенок… Мука такая…» И еще невыносимо было смотреть на сгорбившуюся у кровати возле того самого «Сениного места» Антонину. Она то садилась на край кровати, то вставала на колени и все время смотрела-смотрела в измученное лицо дочери.

Спустя несколько дней страсти улеглись. Освободившаяся от постоянного напряжения Антонина снова заперламутрила свои губы и, собираясь на работу, бездумно поинтересовалась у дочери:

– Ну и зачем ты поперлась?

– Там собака…

– Там – собака, а тут – астма. Чуть не сдохла сдуру.

– А я хотела… – призналась девочка, глядя в спину прихорашивавшейся перед трельяжем матери.

Антонина выронила из рук расческу, медленно повернулась и глухо спросила:

– Почему?

– Я не хочу…

– Чего?

– Не хочу, чтобы он жил здесь…

– Почему? – разом отупев, переспросила Антонина.

– Ненавижу его, – наконец-то выдавила из себя Катька и заплакала навзрыд.

…

Свадьбы не было.

Может, и не надо было на поводу у нее идти? Надо было настоять на своем. А все равно жалко. Она ж у меня одна. Ладно, если замуж выйдет. А то и не выйдет, может. Может, и к лучшему, что не выйдет.

Вон Борька женился. И что? Помнит он о матери? Сча-а-а-с… Если вот денег занять и не вернуть, это он пожалуйста. А как спросишь? Тебе что, для единственной внучки жалко? Для внучки-то мне не жалко. Только где та внучка?

А ЭТА со мной, рядом. Еще и больная вся. Это еще непонятно, кому из нас уход нужен. Права Ева: если Бог тебе детей дал, вот для них живи. И радуйся. И, как она говорит, «не ходи дома в носках». Господи, чего только эти евреи не придумают…

А Петю-то жалко. Неплохой ведь мужик. Стихи писал и к Катьке хорошо относился. А она: ненавижу, и все!

А обо мне кто подумает? Мне-то каково? Еще год-другой, а там уж ничего не надо будет. Так для себя и не пожила…

Петра Алексеевича выгнали. Так, во всяком случае, Катя рассказала кривоногой Пашковой, прогуливавшей физкультуру в школьном саду. Сама Самохвалова была от физры освобождена пожизненно.

На самом деле Солодовникова никто не выгонял. Он сам ушел. Как только узнал, что явился невольной причиной произошедшего. Любивший цитировать Достоевского в объеме школьной программы, Петр Алексеевич истово верил, что из детского глаза не должна выкатиться ни одна слезинка. А тут здрасте-пожалуйста – не слезинка, а целый водопад Ниагарский. А ведь он старался: уроки проверял, книжки подписные приносил, рубль в неделю давал. Опять же квартиру обещал подписать на Катюшку. А она – нате вам. Невзлюбила, и все тут. Так невзлюбила, что чуть не померла.

Какое же материнское сердце это выдержит? Что ж он, враг, что ли? Дети же – это на всю жизнь. А он здесь без году неделя.

«Тонечку, конечно, жалко», – размышлял благородный Солодовников, встречая с работы свою возлюбленную, так и не ставшую женой.

– Ну как там Катюшка? – осторожно спрашивал Петр Алексеевич, боясь скомпрометировать Антонину Ивановну Самохвалову перед коллегами, активно обсуждавшими ее несостоявшееся бракосочетание.