Дмитрий Быков - Квартал. Прохождение

— Возьмите, пожалуйста, у меня эту вещь. Мне положить некуда, а выбросить жалко. Я вот яйца (гвозди) купил, и книга у меня. Возьмите, не бойтесь. Положить некуда, а так хорошему человеку достанется. Я же вижу, что вы хороший человек. Я бы плохому не предложил. Возьмите вещь.

Продолжайте убеждать, пока он (она) не согласится или не убежит.

Если взял — то это наш.

Если убежал — то это не наш, не мой, и, значит, за вами следят с той стороны. Это плохо, но и почетно.

Во время разговора наблюдайте за реакцией, но не забывайте поглядывать по сторонам — не исключено, что вы ошиблись и кто-то другой спокойно следит за вами с безопасного расстояния. Я не могу вам давать подробных подсказок, потому что не знаю, как себя поведет ваш наблюдатель. Здесь в кои-то веки действительно многое зависит от вас, вам отвечать на вопросы и вам делать выводы. Я могу только направлять и советовать, хотя и это мне уже надоело, я-то уже не только вычислил своих сторожей, но и скрылся от них там, где они меня какое-то время не достанут, по крайней мере не сегодня.

Если вам это удастся, то есть у вас возьмут вещь, — вечером с вами произойдет что-нибудь необычное. Если нет, не огорчайтесь. Впереди еще много дней, наблюдатель непременно где-нибудь проколется. Чтобы дать вам дополнительный стимул, скажу: если вы вычислили наблюдателя, он выбывает, а у них там, между прочим, ставки повыше.

Снился ли вам город?

Если еще не снился, ни чего страшного. Впереди еще два дня.

Сегодня все просто.

Перепишите от руки или перепечатайте на компьютере три текста.

1.

Сразу после этого жизнь в городе изменилась. Это почувствовали все, хотя не все говорили вслух. Нет, все было на первый взгляд как обычно, магазины работали, машины и автобусы толкались на перекрестках, люди спешили на работу или шли не спеша по тротуарам. Но жизнь изменилась, и это было несомненно. Как будто из общего хора пропал какой-то один звук, такой, которого не замечали, пока он звучал, — как не замечают иногда услужливого друга, но стоит ему исчезнуть, как все ощущают: чего-то больше нет. Все чаще по ночам стали видеть странных людей — всегда одиночки, они шли ровно, глядя прямо перед собой, а потом вдруг останавливались на месте, поднимали глаза к небу и издавали долгий отчаянный, горестный крик, от которого кровь стыла в жилах. Потом они шли дальше, все той же неестественно ровной походкой, скрывались в переулках, растворялись в темноте. И никогда не было среди них чьих-то знакомых, родичей или даже просто виденных однажды по соседству, словно они выходили из ниоткуда, чтобы прокричать свое горе в бурое ночное небо, и возвращались в никуда, унося с собой то, что недокричали. Они были — во всяком случае, до поры — безобидны, не приставали ни к кому, и все же самый вид их пугал, и горожане скоро перестали без крайней нужды выходить из дома ночами. Но никто не уехал из города, потому что ехать было некуда — другие города не существовали.

2.

Сначала на улицах появились мертвые птицы. Был конец лета, цвело что-то, чему положено цвести в августе, увядало, чему положено увядать. Август не баловал дождями, дороги, тротуары, трава газонов — все было покрыто тяжелой пылью, и повсюду в этой пыли лежали маленькие тельца. Голуби… Больше всего было их — грязных, обленившихся городских голу бей. Иногда попадались растерзанные вороны. Тревожными пятнами вспыхивали грязно-белые тушки чаек. Воробьями была усеяна вся земля. Умирали дрозды, зяблики, галки и еще такие серые птички с желтой полосой… Уже мертвые, они доставались бродячим животным или расплющивались колесами машин, превращаясь под солнцем в бесформенные высохшие лепешки из трухи и перьев. Они висели на ветвях деревьев, как дьявольские елочные шары, плавали в городских реках и прудах, чуть подрагивая — оттого, что снизу их уже объедали рыбы. Умирающие птицы падали прямо на прохожих. Еще живые, судорожно открывали клювы, задыхаясь, но скоро их глаза мутнели, и они переставали двигаться.

Комиссии не находили ответа, в лабораториях разводили руками. Птицы не были отравлены, а если это была болезнь, то не заразная, потому что не умирали поедавшие их рыбы и собаки. И люди тоже. Их очередь пришла потом.

3.

Среди них был один по прозвищу Толстомясый. Бока у него так заплыли жиром, что он не мог сунуть руку в карман. И быстро ходить он тоже не мог, и не ходил он быстро. Трудно было определить его походку: он и не плыл, и не перекатывался, и не волочил свою тушу — так про него говорили, конечно, но только потому, что не знали, как сказать вернее. Он весь был большой, круглый, чуть сплюснутый сверху, как планета, и на коже у него жили маленькие человечки. Они строили города, в городах — дома, а в домах — квартиры, там селились, заводили цветы и домашних животных. Они там любили и плакали, и когда они печалились, печалился и Толстомясый, а когда радовались, то он и сам ощущал себя легким, как воздушный шар, и мог бы вот-вот взлететь, но тут же кому-то из них становилось грустно, и грусть их снова придавливала его к земле. Какая дикость, скажете вы. Он и сам так считал, он чувствовал себя неправильным, потому что у всех вокруг человечки жили внутри, а у него снаружи. Он думал, это потому, что внутри у него слишком мало места, слишком все заполнено им самим, и даже для него самого места едва хватало, потому он и стал таким огромным. Зато я могу их видеть, утешал себя Толстомясый. Он потому-то и ходил так осторожно, так медленно, чтобы не скинуть их ненароком. Как же он не боялся мыться, спросите вы. Он и не мылся, это было не нужно ему, потому что он жил только один день.