Андрей Десницкий - Здесь издалека (сборник)

Глупые вы наши девочки, вы посмотрите лучше, как живет дядя Иса в двухкомнатной хрущовке с женой и тремя детьми. Тесно, бедно, а нас всегда ведь пускает, когда приезжаем, по-родственному. Расспросите его, сколько чужих домов он построил в этом их Подмосковье, чтобы купить хотя бы такую квартиру? У них земли много. А им все мало. А зачем? Они же здесь все друг другу чужие, глотки друг другу рвут, а вот Иса — пустит четвероюродных родственников на свои тридцать метров. Жесткий у него все-таки диван, продавленный, первую ночь все уснуть никак не могла…

Что он уставился? Регистрацию тебе показать, да? Я теперь умная, делаю регистрацию сразу, как приедем. Лучше один раз заплатить, чем потом каждому менту на каждом перекрестке. Мы тоже часть России, вы сами так говорите. Почему вы тогда нас ловите, как зверей? Вот остановит мент, толпа вокруг довольна: так и надо, гоняй черных! Понаехали тут, кто вас звал?

Все ведь люди, черные, белые… Что, не ясно им? Разве мы дома так разговаривали с русскими соседями? Жаль, что их мало осталось, но вот мы с Марьей Васильевной всегда душа в душу жили, все праздники вместе. Плохо, конечно, что ей пришлось уехать, я и мужу тогда говорила, что уж кого-кого, а ее не надо трогать, но и он не мог уже ничего сделать. У мужчин свои дела. Говорили, обстановка требует. Так что уехала Марья Васильевна, письмо даже прислала, что на новом месте ей хорошо, только по старому дому скучает. Ладно, что былое вспоминать, не без перегибов тогда было, но не так же…

Нет, с ними нельзя по-хорошему. Никак нельзя. Они понимают только силу и власть. Это они уважают, у них так от века повелось. Этих наших правозащитников, которые на американские деньги кричат о правах человека на Кавказе — их бы отправить туда! Туда, где находили зинданы для русских рабов. Пустые. Куда они самих рабов девали — не знаю. Убивали, уводили… Неважно. Кто после этого будет соблюдать права рабовладельца? Показать бы им тринадцатилетнюю девчонку-наложницу — что они с ней сделали, звери! Они ее и не заметят, правозащитнички, потому что русская. Русских — можно, этих — нельзя. Права человека, мать их. А вот когда им не права, а ствол в зубы, или хотя бы кулак под нос, тут сразу: не надо, уважаемый, мы мирные люди. Ага. Мирные.

Да ведь и сюда они приезжают — за тем же самым. На рынок пойдешь — даже если стоит за прилавком русская баба, все одно хозяин у нее — черный. Снимают квартиры, вон Серега рассказывал, как у них в подъезде — а там двадцать человек на десяти квадратных метрах, и творится не пойми что, только потом ни водопровод, ни канализация не работают. Одна семья поживет годик-другой, пожирует, уезжает домой — а на их место такие же, только голодные, с гор спускаются.

Да они же просто не знают, что такое цивилизация! Как были дикари, так и остались, что с ними не делай. Знают только одно: купи-продай, вот так и Россию всю скупают по дешевке, пока наши дураки чухаются. А через годик-два устроят нам тут цветную революцию, торжество прав американского человека, Россия — банановая республика, вон и пригодятся мартышки, бананы собирать.

Какие они здесь сытые, самоуверенные. Им все доступно. К чиновникам их без «портретов мертвого президента» в кабинет и не входи, и пойди объясни, что у тебя больной ребенок. Я что, на сникерсы-памперсы прошу? Что у них за государство, на все эти бомбы и снаряды деньги есть, а на простыни в больнице? Пули в нас бесплатно летят, а лекарства мы сами потом покупаем, да? Вот, вожу в вашу больницу, сумками.

Вот пьет свое пиво, а он знает, что такое война? Как рассказывала Малика… Что такое сидеть сутками в спертом подвале. Даже дети не просят пить, они знают, что утром за водой ушло двое мужчин и не вернулось. Не так страшно, что их убьют, они же мужчины, как страшно, что не оставят даже могил, не оставят ни памяти, ни чести. Наши мальчики облизывают пересохшие губы и молчат, потому что они тоже мужчины и не имеют права заплакать. Эти, с пивом и баксами в толстых кошельках — что они знают об этом?

Это хорошо, когда у них взрывают дома и вагоны метро. Пусть они услышат нашу боль. Пусть почувствуют, что это такое, когда ты подбираешь в переломанных придорожных кустах обгорелый ботинок — и боишься опознать его. Пусть почувствуют, в самом деле.

Немного же нас осталось, тех, кто готов всему этому противостоять за нищенскую зарплату. Да что там зарплата, в ней ли дело… Обидно за державу. Ты отдаешь ей все, а получаешь — плевки. Ездил в эти командировки, потому что на оклад ведь семью не прокормить, а человеку в форме вагоны разгружать — не положено. Смешно сказать, сухпайки домой привозил. Новые — они очень даже ничего, вкусные, калорийные, Машке колбаска солдатская нравилась. «Папа, а ты когда еще туда поедешь?» Все, теперь уже не поеду. Отъездился. Кончилась солдатская колбаска, Машка, остался вон — «чешский стандарт». На всю нашу жизнь — чешский.