Джон Уэйн - Зима в горах

Она посмотрела на него сверху вниз с холодной иронией.

— Нельзя же хватать всякий случай.

— А что тут плохого? — не отступался он.

— Ничего. Просто я не хочу — и все.

— Разве я виноват, что…

— А кто сказал, что ты виноват? Просто тебе приспичило. Ну, а я не хочу. Не в настроении я, вот и все.

Она села рядом, грудь ее оказалась совсем близко. Ноги у нее были длинные, стройные, соблазнительные. Да какое она имеет право разложить свои прелести перед самым его носом, распалить его, а потом в последнюю минуту таким небрежным, пошлым отказом охладить его пыл? И он сказал едко:

— Можешь мне не вкручивать, будто для тебя это имеет такое уж значение. Одним мужчиной больше или меньше, какая разница.

— Я вовсе не говорила, что для меня это имеет значение. Просто сказала, что не хочу.

Он понял, что совершил ошибку. Не надо было говорить, что все это тривиально и не имеет значения. Он же принизил себя, низвел до уровня этакой назойливой комнатной мухи. Но разве это не ее обычный уровень? В нем вспыхнул гнев, и он резко вскочил на ноги. А Беверли, как ни в чем не бывало, продолжала сидеть на плаще и даже не взглянула на него. Солнце зашло за небольшое, но плотное облачко.

Желание Роджера перешло в ненависть; внутри у него разрастался мрак, жестокое, мстительное чувство поднималось со дна души. Инстинктивно спасая себя от возможных неприятностей, он круто повернулся и зашагал прочь. Пусть она посидит и подумает немножко. Ему тоже надо побыть одному, подвигаться, подышать этим тихим, напоенным ароматами воздухом, дать успокоиться току крови. Ох, уж этот зов пола — какой дар богов и какие мучения! Мысль эта резанула его мозг, словно ему всыпали туда мешок острых камней. Он зашагал быстрее, следуя изгибам гребня горы.

Целых полчаса, а то и сорок минут шагал он, постепенно обретая над собой власть. Шагал и пытался себя образумить. Что ж, значит, предаваться радостям любви на горном склоне с девушкой вроде Беверли — это для других, не для него. Вот в Упсале все будет иначе, там он сможет тщательно разработать план осады и шаг за шагом будет осуществлять его. Теперь он совсем остыл. А когда порыв свежего ветра пронесся по гребню горы, понял, что не только остыл, но и закоченел. Час назад день был такой голубой, золотой, жаркий — трудно было даже представить себе, что может быть иначе. Теперь же, пока Роджер предавался размышлениям, на солнце нашли облака, поднялся ветерок, в воздухе ощущалось приближение дождя. Надо бы надеть плащ… да, но на нем лежала Беверли и, наверное, до сих пор лежит. По телу Роджера пробежал озноб. Не очень-то приятно очутиться в дождь на голом склоне.

Он чуть не расхохотался. Да что это с ним, в самом деле? Ну хорошо, пришлось поставить крест на девчонке, но это вовсе не значит, что он должен и на плаще ставить крест. Юмор и реалистический подход к делу всегда выручают человека в трудную минуту, причем всегда являются к нему на помощь вместе. Роджер двинулся назад, туда, где оставил Беверли. В конце концов, если он вернется к ней с улыбкой, в дружелюбном, веселом настроении, как человек зрелый, философски смотрящий ни вещи, — это уже будет своего рода победой. Он даже проводит ее до Карвеная (так или иначе без нее ему туда не добраться) и даже где-нибудь угостит ужином. Пусть видит, что, хоть ему и «приспичило», как она изволила выразиться, пользуясь нарочито обедненным языком своего поколения, — он способен проявить великодушие и с юмором отнестись к тому, что произошло.

Немного прочистив себе мозги и напружинив мышцы, чтобы противостоять холодному ветру, Роджер прошел по гребню горы до впадины, где он оставил Беверли. Она исчезла вместе с его плащом. Его кожаный рюкзак был тут, бумажные стаканчики и тарелки валялись на траве, как и две пустые бутылки из-под вина. Но такая уж у нее, видно, была манера: взять что нужно и бросить остальное на растерзание воронью.

Роджер залез на валун и осмотрелся. Мир изменил свою окраску с тех пор, как он стоял здесь. Напротив него, по другую сторону долины, возвышалась куполообразная гора, поросшая до самой вершины травой, и глаз его отметил тогда, какая она была изумрудно-зеленая под безоблачно голубым небом. Сейчас же трава на ней потемнела, стала почти серой, она словно вобрала в себя весь свет и все краски неба, какие еще виднелись в разрывах облаков, и погасила их. Далеко, там, за долиной, где начинались более высокие горы, в их серых каменных склонах и крутых нагромождениях щебня вдруг появилось что-то угрожающее. Внизу по долине стремительно бежала река, словно спешила найти прибежище в море и побыстрее слиться с ним, а когда Роджер медленно повернулся по кругу, ища взглядом Беверли, то он увидел, что и море, лежавшее на западе, у края горизонта, стало точно лист свинца. Все вокруг как бы съеживалось, становилось более суровым, лишенным света и тепла. Здесь, в вышине, было одиноко, холодно и не место человеку. Роджер быстро засунул остатки столь много обещавшего обеда в свой рюкзак, перекинул его через плечо и двинулся в путь. Беверли нигде не было видно, но если он пойдет туда, где они оставили мотороллер, то наверняка нагонит ее по дороге.